Послеоктябрьская лирика Неописуемый восторг Есенина после Октября вылился в стихи: Небо- как колокол Месяц- язык, Мать моя- родина, Я- большевик. В произведениях Есенина «крестьянский уклон» отражал те конкретные реальные противоречия, которые были характерны вообще для русского крестьянства. В лирике – боль поэта о невозвратной, обреченной на гибель патриархальной деревне. Главная тема - тема революции

Г. г. Посещение Есениным Италии, Франции, Бельгии, США. После увиденного за границей поэт пишет: «Боже мой! До чего прекрасна и богата Россия. Кажется, нет еще такой страны и быть не может». Образ Родины в лирике- иной. «И в чахоточном свете луны через каменное и стальное вижу мощь я родной стороны». Россия в поэзии Есенина возрождающаяся. «А жизнь кипит. Вокруг меня снуют и старые и молодые лица».

Гг. – годы небывалого творческого подъема Есенина. Он написал более ста стихотворений. Но многое изменилось в его лирике. Стало более проникновенным и тонким чувство русской природы, еще более крепкой любовь ко всему живому, к родному краю, к своей Родине. С образом Родины у Есенина слился образ самого дорогого человека- матери.

Сергей Есенин

В седьмом или восьмом году, на Капри, Стефан Жеромский рассказал мне и болгарскому писателю Петко Тодорову историю о мальчике, жмудине или мазуре, крестьянине, который, каким-то случаем, попал в Краков и заплутался в нём. Он долго кружился по улицам города и всё не мог выбраться на простор поля, привычный ему. А когда наконец почувствовал, что город не хочет выпустить его, встал на колени, помолился и прыгнул с моста в Вислу, надеясь, что уж река вынесет его на желанный простор. Утонуть ему не дали, он помер оттого, что разбился.

Незатейливый рассказ этот напомнила мне смерть Сергея Есенина. Впервые я увидал Есенина в 1914 году, где-то встретил его вместе с Клюевым. Он показался мне мальчиком 15-17 лет. Кудрявенький и светлый, в голубой рубашке, в поддёвке и сапогах с набором, он очень напомнил слащавенькие открытки Самокиш-Судковской, изображавшей боярских детей, всех с одним и тем же лицом. Было лето, душная ночь, мы, трое, шли сначала по Бассейной, потом через Симеоновский мост, постояли на мосту, глядя в чёрную воду. Не помню, о чём говорили, вероятно, о войне; она уже началась. Есенин вызвал у меня неяркое впечатление скромного и несколько растерявшегося мальчика, который сам чувствует, что не место ему в огромном Петербурге.

Такие чистенькие мальчики - жильцы тихих городов, Калуги, Орла, Рязани, Симбирска, Тамбова. Там видишь их приказчиками в торговых рядах, подмастерьями столяров, танцорами и певцами в трактирных хорах, а в самой лучшей позиции - детьми небогатых купцов, сторонников "древлего благочестия".

Позднее, когда я читал его размашистые, яркие, удивительно сердечные стихи, не верилось мне, что пишет их тот самый нарочито картинно одетый мальчик, с которым я стоял, ночью, на Симеоновском и видел, как он, сквозь зубы, плюёт на чёрный бархат реки, стиснутой гранитом.

Через шесть-семь лет я увидел Есенина в Берлине, в квартире А.Н.Толстого. От кудрявого, игрушечного мальчика остались только очень ясные глаза, да и они как будто выгорели на каком-то слишком ярком солнце. Беспокойный взгляд их скользил по лицам людей изменчиво, то вызывающе и пренебрежительно, то, вдруг, неуверенно, смущённо и недоверчиво. Мне показалось, что в общем он настроен недружелюбно к людям. И было видно, что он - человек пьющий. Веки опухли, белки глаз воспалены, кожа на лице и шее - серая, поблекла, как у человека, который мало бывает на воздухе и плохо спит. А руки его беспокойны и в кистях размотаны, точно у барабанщика. Да и весь он встревожен, рассеян, как человек, который забыл что-то важное и даже неясно помнит, что именно забыто им?

Его сопровождали Айседора Дункан и Кусиков.

Тоже поэт, - сказал о нём Есенин, тихо и с хрипотой.

Около Есенина Кусиков, весьма развязный молодой человек, показался мне лишним. Он был вооружён гитарой, любимым инструментом парикмахеров, но, кажется, не умел играть на ней. Дункан я видел на сцене за несколько лет до этой встречи, когда о ней писали как о чуде, а один журналист удивительно сказал: "Её гениальное тело сжигает нас пламенем славы".

Но я не люблю, не понимаю пляски от разума и не понравилось мне, как эта женщина металась по сцене. Помню - было даже грустно, казалось, что ей смертельно холодно и она, полуодетая, бегает, чтоб согреться, выскользнуть из холода.

У Толстого она тоже плясала, предварительно покушав и выпив водки. Пляска изображала как будто борьбу тяжести возраста Дункан с насилием её тела, избалованного славой и любовью. За этими словами не скрыто ничего обидного для женщины, они говорят только о проклятии старости.

Пожилая, отяжелевшая, с красным, некрасивым лицом, окутанная платьем кирпичного цвета, она кружилась, извивалась в тесной комнате, прижимая ко груди букет измятых, увядших цветов, а на толстом лице её застыла ничего не говорящая улыбка.

Эта знаменитая женщина, прославленная тысячами эстетов Европы, тонких ценителей пластики, рядом с маленьким, как подросток, изумительным рязанским поэтом, являлась совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно. Тут нет ничего предвзятого, придуманного вот сейчас; нет, я говорю о впечатлении того, тяжёлого дня, когда, глядя на эту женщину, я думал: как может она почувствовать смысл таких вздохов поэта:

Хорошо бы, на стог улыбаясь,

Мордой месяца сено жевать!

Что могут сказать ей такие горестные его усмешки:

Я хожу в цилиндре не для женщин -

В глупой страсти сердце жить не в силе -

В нём удобней, грусть свою уменьшив,

Золото овса давать кобыле.

Разговаривал Есенин с Дункан жестами, толчками колен и локтей. Когда она плясала, он, сидя за столом, пил вино и краем глаза посматривал на неё, морщился. Может быть, именно в эти минуты у него сложились и в строку стиха слова сострадания:

Излюбили тебя, измызгали...

И можно было подумать, что он смотрит на свою подругу, как на кошмар, который уже привычен, не пугает, но всё-таки давит. Несколько раз он встряхнул головой, как лысый человек, когда кожу его черепа щекочет муха.

Потом Дункан, утомлённая, припала на колени, глядя в лицо поэта с вялой, нетрезвой улыбкой. Есенин положил руку на плечо ей, но резко отвернулся. И снова мне думается: не в эту ли минуту вспыхнули в нём и жестоко и жалостно отчаянные слова:

Что ты смотришь так синими брызгами?

Иль в морду хошь?

Дорогая, я плачу,

Прости... прости...

Сумасшедшая, бешеная, кровавая муть!

Что ты? Смерть?

Но вскоре я почувствовал, что Есенин читает потрясающе, и слушать его стало тяжело до слёз. Я не могу назвать его чтение артистическим, искусным и так далее, все эти эпитеты ничего не говорят о характере чтения. Голос поэта звучал несколько хрипло, крикливо, надрывно, и это как нельзя более резко подчёркивало каменные слова Хлопуши. Изумительно искренно, с невероятной силою прозвучало неоднократно и в разных тонах повторенное требование каторжника:

Я хочу видеть этого человека!

И великолепно был передан страх:

Где он? Где? Неужель его нет?

Даже не верилось, что этот маленький человек обладает такой огромной силой чувства, такой совершенной выразительностью. Читая, он побледнел до того, что даже уши стали серыми. Он размахивал руками не в ритм стихов, но это так и следовало, ритм их был неуловим, тяжесть каменных слов капризно разновесна. Казалось, что он мечет их, одно - под ноги себе, другое - далеко, третье - в чьё-то ненавистное ему лицо. И вообще всё: хриплый, надорванный голос, неверные жесты, качающийся корпус, тоской горящие глаза - всё было таким, как и следовало быть всему в обстановке, окружавшей поэта в тот час.

Совершенно изумительно прочитал он вопрос Пугачёва, трижды повторенный:

Вы с ума сошли?

Громко и гневно, затем тише, но ещё горячей:

Вы с ума сошли?

И наконец совсем тихо, задыхаясь в отчаянии:

Вы с ума сошли?

Кто сказал вам, что мы уничтожены?

Неописуемо хорошо спросил он:

Неужели под душой так же падаешь, как под ношею?

И, после коротенькой паузы, вздохнул, безнадёжно, прощально:

Дорогие мои...

Хор-рошие...

Взволновал он меня до спазмы в горле, рыдать хотелось. Помнится, я не мог сказать ему никаких похвал, да он - я думаю - и не нуждался в них.

Если вы не устали...

Я не устаю от стихов, - сказал он и недоверчиво спросил:

А вам нравится о собаке?

Я сказал ему, что, на мой взгляд, он первый в русской литературе так умело и с такой искренней любовью пишет о животных.

Да, я очень люблю всякое зверьё, - молвил Есенин задумчиво и тихо, а на мой вопрос, знает ли он "Рай животных" Клоделя, не ответил, пощупал голову обеими руками и начал читать "Песнь о собаке". И когда произнёс последние строки:

Покатились глаза собачьи

Золотыми звёздами в снег на его глазах тоже сверкнули слёзы.

После этих стихов невольно подумалось, что Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой "печали полей"*, любви ко всему живому в мире и милосердия, которое - более всего иного - заслужено человеком. И ещё более ощутима стала ненужность Кусикова с гитарой, Дункан с её пляской, ненужность скучнейшего бранденбургского города Берлина, ненужность всего, что окружало своеобразно талантливого и законченно русского поэта.

А он как-то тревожно заскучал. Приласкав Дункан, как, вероятно, он ласкал рязанских девиц, похлопав её по спине, он предложил поехать:

Куда-нибудь в шум, - сказал он.

Решили: вечером ехать в Луна-парк.

Когда одевались в прихожей, Дункан стала нежно целовать мужчин.

Очень хороши рошен, - растроганно говорила она. - Такой - ух! Не бывает...

Есенин грубо разыграл сцену ревности, шлёпнул её ладонью по спине, закричал:

Не смей целовать чужих!

Мне подумалось, что он сделал это лишь для того, чтоб назвать окружающих людей чужими. -------- * Слова С.Н.Сергеева-Ценскогою.- Примеч. М.Горького.

Безобразное великолепие Луна-парка оживило Есенина, он, посмеиваясь, бегал от одной диковины к другой, смотрел, как развлекаются почтенные немцы, стараясь попасть мячом в рот уродливой картонной маски, как упрямо они влезают по качающейся под ногами лестнице и тяжело падают на площадке, которая волнообразно вздымается. Было неисчислимо много столь же незатейливых развлечений, было много огней, и всюду усердно гремела честная немецкая музыка, которую можно бы назвать "музыкой для толстых".

Настроили - много, а ведь ничего особенного не придумали, - сказал Есенин и сейчас же прибавил: - Я не хаю.

Затем, наскоро, заговорил, что глагол "хаять" лучше, чем "порицать".

Короткие слова всегда лучше многосложных, - сказал он.

Торопливость, с которой Есенин осматривал увеселения, была подозрительна и внушала мысль: человек хочет всё видеть для того, чтоб поскорей забыть. Остановясь перед круглым киоском, в котором вертелось и гудело что-то пёстрое, он спросил меня неожиданно и тоже торопливо:

Вы думаете - мои стихи - нужны? И вообще искусство, то есть поэзия - нужна?

Вопрос был уместен как нельзя больше, - Луна-парк забавно живёт и без Шиллера.

Но ответа на свой вопрос Есенин не стал ждать, предложив:

Пойдёмте вино пить.

На огромной террасе ресторана, густо усаженной весёлыми людями, он снова заскучал, стал рассеянным, капризным. Вино ему не понравилось:

Кислое и пахнет жжёным пером. Спросите красного, французского.

Но и красное он пил неохотно, как бы по обязанности. Минуты три сосредоточенно смотрел вдаль; там, высоко в воздухе, на фоне чёрных туч, шла женщина по канату, натянутому через пруд. Её освещали бенгальским огнём, над нею и как будто вслед ей летели ракеты, угасая в тучах и отражаясь в воде пруда. Это было почти красиво, но Есенин пробормотал:

Всё хотят как страшнее. Впрочем, я люблю цирк. А - вы?

Он не вызывал впечатления человека забалованного, рисующегося, нет, казалось, что он попал в это сомнительно весёлое место по обязанности или "из приличия", как неверующие посещают церковь. Пришёл и нетерпеливо ждёт, скоро ли кончится служба, ничем не задевающая его души, служба чужому богу.

ПРИМЕЧАНИЯ
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
о ч е р к

Впервые напечатано в «Красной газете» (вечерний выпуск), 1927, номер 61 от 5 марта, и затем - в сборнике М.Горького «Воспоминания. Рассказы. Заметки», издание «Книга», 1927.

Начиная с 1927 года, включалось во все собрания сочинений.

Печатается по тексту девятнадцатого тома собрания сочинений в издании «Книга», сверенному с рукописью (Архив А.М.Горького).

Главная > Документ

Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для выражения неисчерпаемой “печали полей”, любви ко всему живому в мире и милосердия, которое – более всего иного – заслужено человеком. (М. Горький) В школьной программе нам приходилось очень часто знакомиться с его замечательными произведениями. Но, как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Поэтому-то 7 октября мы отправились на экскурсию по родному краю Сергея Александровича. Рязанскаий край известен не только благодаря Сергею Есенину. Рязань была родным городом для многих известных личностей, в их числе Иван Петрович Павлов. Въехав в город, мы сразу же поняли, насколько он красив, чист, интересен. Экскурсовод дала нам много сведений о самом городе, его достопримечательностях, архитектурных ценностях. Из окон автобуса, конечно, разглядеть было всё сложно, но, тем не менее, нашему взору представились: драматический театр, здания многих учебных заведений, в числе которых есть «Политехнический институт». В его названии по-прежнему остался Ъ («еръ») на конце, что свидетельствует о времени возникновения постройки. Кроме всего, нам продемонстрировали некоторые из памятников, находящихся в центре Рязани. Но вот автобусная экскурсия закончилась, и нам было предложено прогуляться по старинному городу, посетить его парки. Бросились в глаза современные постройки. Они нисколько не уступают своим великолепием старинным архитектурным памятникам. В парке была сделана общая фотография рядом с памятником С.Есенина. А вдали виднелись позолоченные купола. Осенний парк манил в свою глубь… Пройдя немного вперёд, мы увидели Кремлёвский вал. Гид дала нам возможность осмотреться, полюбоваться местными красотами, пофотографироваться на память. Следующим пунктом нашей экскурсии был Рязанский кремль. Его красоты перед вами. В кремле ведутся раскопки. Найденное и тщательно изученное хранится на территории крепости, в музее, находящимся во дворце Олега. Перед вами некоторые из экспонатов. Покинув Кремль, мы обратили внимание на пристань, стоящую у подножья. По словам экскурсовода, из-за отсутствия достаточного количества воды в русле сегодняшним летом катера не принимали гостей, хотя можно было совершить водную прогулку по Оке, находящейся неподалёку. Именно Ока стала музой для Сергея Есенина. «Только синь сосёт глаза» - скажет он о ней. Как же можно посетить Рязань и не заехать в знаменитое Константиново?

"На территории музея-заповедника для посещения открыты четыре экспозиции : усадьба родителей С.А. Есенина; начальное земское народное училище, в котором с 1904 по 1909 год обучался поэт, усадебный дом последней помещицы с. Константиново Л.И. Кашиной – музей поэмы «Анна Снегина», а также литературная экспозиция, где можно подробно узнать о жизни и творчестве С.А. Есенина.

Вся поэзия С. Есенина – это признание в любви родному краю, родной земле, Родине.Но более всего
Любовь к родному краю
Меня томила,
Мучила и жгла.А что же включает в это понятие - Родина – поэт? Сергей Есенин говорил, что “чувство Родины” – основное в его творчестве. Моя лирика жива одной большой любовью, любовью к Родине. Чувство родины – основное в моём творчестве. (С. Есенин)

М. Горький и Е. Евтушенко выделили то “основное”, что почувствовали в его лирике.

Романтик и лирик, влюблённый в поля и леса, в своё деревенское небо, в животных и цветы, он явился в город, чтобы рассказать о своей восторженной любви… (М. Горький) Есенин, дай на счастье нежность мне
К берёзкам и лугам, к зверью и людям
И ко всему другому на земле,
Что мы с тобой так беззащитно любим.
(Е. Евтушенко) О Русь – малиновое поле
И синь, упавшая в реку…Природа и Родина… для Есенина эти слова – синонимы. А берёзка – извечный символ РоссииС такими знаниями мы посетили дом-музей, где жил со своими родителями Сергей Александрович. В нынешнем году отмечается 115 лет со дня его рождения.

Двадцать первого сентября (третьего октября н. ст.) 1895-го г. в селе Константиново Кузьминской волости Рязанского уезда Рязанской губернии в семье крестьян Александра Никитича Есенина и Татьяны Федоровны, урожденной Титовой, родился сын Сергей. День рождения Есенина совпал с 800-летием города Рязани. Во всех храмах Рязанщины звенели колокола, всюду шли народные гулянья.

Мать будущего поэта, Татьяна Титова, была выдана замуж помимо своей воли, и вскоре вместе с трехлетним сыном ушла к родителям. Затем она отправилась на заработки в Рязань, а Есенин остался на попечении бабушки и дедушки (Федора Титова), знатока церковных книг. Бабушка Есенина знала множество песен, сказок и частушек, и, по признанию самого поэта, именно она давала "толчки" к написанию им первых стихов.

С отличием закончив Константиновское четырехклассное училище (1909), он продолжил обучение в Спас-Клепиковской учительской школе (1909-12), из которой вышел "учителем школы грамоты". После окончания Спасо-Клепиковского училища в 1912 Есенин вместе с отцом приезжают в Москву на заработки. В марте 1913 Есенин вновь отправляется в Москву. Здесь он устраивается помощником корректора в типографию И.Д.Сытина. Анна Изряднова, первая жена поэта, так описывает Есенина тех лет: "Настроение было у него упадочное - он поэт, никто не хочет этого понять, редакции не принимают в печать, отец журит, что занимается не делом, надо работать: Слыл за передового, посещал собрания, распространял нелегальную литературу. На книги набрасывался, все свободное время читал, все свое жалованье тратил на книги, журналы, нисколько не думал, как жить...". В декабре 1914 Есенин бросает работу и, по словам той же Изрядновой, "отдается весь стихам. Пишет целыми днями. В январе печатаются его стихи в газете "Новь", "Парус", "Заря"...".

Ходит поэт и на занятия народного университета Шанявского - первого в стране учебного заведения, которое можно было бесплатно посещать вольнослушателям. Там Есенин получает основы гуманитарного образования - слушает лекции о западноевропейской литературе, о русских писателях. Тем временем стих Есенина становится все увереннее, самобытнее, порою его начинают занимать и гражданские мотивы (Кузнец, Бельгия и др.). А поэмы тех лет - Марфа Посадница, Ус, Песнь об Евпатии Коловрате - одновременно и стилизация под древнюю речь, и обращение к истокам патриархальной мудрости, в которой Есенин видел и источник образной музыкальности русского языка, и тайну "естественности человеческих отношений". Тема же обреченной скоротечности бытия начинает звучать в стихах Есенина той поры в полный голос... Известно, что в 1916 в Царском Селе Есенин посетил Н.Гумилева и А.Ахматову и прочел им это стихотворение, которое поразило Анну Андреевну своим пророческим характером. И она не ошиблась - жизнь Есенина действительно оказалась и скоротечной, и трагичной...

Тем временем Москва кажется Есенину тесной, по его мнению, все основные события литературной жизни происходят в Петербурге, и весной 1915 поэт решает перебраться туда. В Петербурге Есенин посетил А.Блока. Не застав того дома, он оставил ему записку и стихи, завязанные в деревенский платок. Записка сохранилась с пометкой Блока: "Стихи свежие, чистые, голосистые...". Так благодаря участию Блока и поэта С.Городецкого Есенин стал вхож во все самые престижные литературные салоны и гостиные, где очень скоро стал желанным гостем. Стихи его говорили сами за себя - их особая простота в совокупности с "прожигающими" душу образами, трогательная непосредственность "деревенского паренька", а также обилие словечек из диалекта и древнерусского языка оказывали на многих вершителей литературной моды завораживающее действие.

В конце 1915 - начале 1917 годов стихи Есенина появляются на страницах многих столичных изданий. Довольно близко сходится в это время поэт и с Н.Клюевым, выходцем из крестьян-старообрядцев. Вместе с ним Есенин выступает в салонах под гармошку, одетый в сафьянные сапожки, голубую шелковую рубашку, препоясанную золотым шнурком. Роднило двух поэтов действительно многое - тоска по патриархальному деревенскому укладу, увлечение фольклором, древностью. Но при этом Клюев всегда сознательно отгораживался от современного мира, а мятущегося, устремленного в будущее Есенина раздражали наигранное смирение и нарочито-нравоучительная елейность своего "друга-врага". Неслучайно несколько лет спустя Есенин советовал в письме одному поэту: "Брось ты петь эту стилизационную клюевскую Русь: Жизнь, настоящая жизнь Руси куда лучше застывшего рисунка старообрядчества...".

В разгаре Первая мировая война, по Петербургу расползаются тревожные слухи, на фронте гибнут люди: Есенин служит санитаром в Царскосельском военно-санитарном госпитале,

читает свои стихи перед великой княгиней Елизаветой Федоровной, перед императрицей.

Сначала в бурных революционных событиях Есенин прозревал надежду на скорые и глубокие преобразования всей прежней жизни. В эти же революционные годы, во времена разрухи, голода и террора Есенин размышляет об истоках образного мышления, которые видит в фольклоре, в древнерусском искусстве, в "узловой завязи природы с сущностью человека", в народном творчестве. Очень скоро Есенин понимает, что большевики - вовсе не те, за кого хотели бы себя выдавать. По словам С.Маковского, искусствоведа и издателя, Есенин "понял, вернее, почуял своим крестьянским сердцем, жалостью своей: что произошла не "великая бескровная", а началось время темное и беспощадное...".

В 1919 Есенин оказывается одним из организаторов и лидеров новой литературной группы - имажинистов. В имажинизме Есенина привлекало пристальное внимание к художественному образу, немалую роль в его участии в группе играла и общая бытовая неустроенность, попытки сообща делить тяготы революционного времени. Тягостное чувство раздвоенности, невозможность жить и творить, будучи оторванным от народных крестьянских корней вкупе с разочарованием обрести "новый град - Инонию" придают лирике Есенина трагические настроения. Я последний поэт деревни - пишет Есенин в стихотворении (1920), посвященному своему другу писателю Мариенгофу. Есенин видел, что прежний деревенский быт уходит в небытие, ему казалось, что на смену живому, природному приходит механизированная, мертвая жизнь. В одном из писем 1920 он признавался: "Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал... Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений". В то же время Есенин работает над поэмами Пугачев и Номах.В поэмах явственно звучит протест против современной Есенину действительности, в которой он не видел и намека на справедливость.

Осенью 1921 в Москву приехала знаменитая танцовщица Айседора Дункан. По воспоминаниям современников, Айседора влюбилась в Есенина с первого взгляда, да и Есенин сразу увлекся ею. 2 мая 1922 года Сергей Есенин и Айседора Дункан решили закрепить свой брак по советским законам, так как им предстояла поездка в Америку. Они расписались в загсе Хамовнического Совета. Когда их спросили, какую фамилию выбирают, оба пожелали носить двойную фамилию - "Дункан-Есенин". Супруги отправляются за границу, в Европу, затем в США. Поначалу европейские впечатления наводят Есенина на мысль о том, что он "разлюбил нищую Россию, но очень скоро и Запад, и индустриальная Америка начинают казаться ему царством мещанства и скуки. В это время Есенин уже сильно пьет, часто впадая в буйство, и в его стихах все чаще звучат мотивы беспросветного одиночества, пьяного разгула, хулиганства и загубленной жизни, отчасти роднящие некоторые его стихи с жанром городского романса. Недаром еще в Берлине Есенин пишет свои первые стихи из цикла Москва кабацкая. Эта страница жизни Сергея Есенина - самая сумбурная, с бесконечными ссорами и скандалами. Они много раз расходились и сходились вновь. О романе Есенина с Дункан написаны сотни томов. Делались многочисленные попытки разгадать тайну отношений этих двух таких не похожих друг на друга людей.

Брак с Дункан вскоре распался, и Есенин вновь оказался в Москве, не находя себе места в новой большевистской России. По свидетельству современников, когда он впадал в запои, то мог страшно "крыть" советскую власть. Но его не трогали и, продержав некоторое время в милиции, вскоре отпускали - к тому времени Есенин был знаменит в обществе как народный, "крестьянский" поэт. Несмотря на тяжелое физическое и моральное состояние, Есенин продолжает писать - еще трагичнее, еще глубже, еще совершенней.

5 марта 1925 года - знакомство с внучкой Льва Толстого Софьей Андреевной Толстой. Она была младше Есенина на 5 лет, в ее жилах текла кровь величайшего писателя мира. Софья Андреевна заведовала библиотекой Союза писателей. 18 октября 1925 года состоялась регистрация брака с С.А.Толстой. Софья Толстая - еще одна не сбывшаяся надежда Есенина создать семью. Вышедшая из аристократической семьи, по воспоминаниям друзей Есенина, очень высокомерная, гордая, она требовала соблюдения этикета и беспрекословного повиновения. Эти ее качества никак не сочетались с простотой, великодушием, веселостью, озорным характером Сергея. Вскоре они разошлись. В конце декабря 1925 Есенин приезжает из Москвы в Ленинград. В ночь на 28 декабря в гостинице "Англетер" Сергея Есенина убили спецслужбы инсценировав самоубийство.

“Над окошком месяц. Под окошком ветер. Облетевший тополь серебрист и светел…” - доносится из приёмника. И от пальцев ног, рук, от корешков волос, из каждой клеточки тела поднимается к сердцу капелька крови, колет его, наполняет слезами и горьким восторгом, хочется куда - то побежать, обнять кого – нибудь живого, покаяться перед всем миром или забиться в угол и выреветь всю горечь, какая есть в сердце, и ту, что пребудет ещё в нём.Голосистые женщины с тихим вздохом ведут и ведут про месяц за окошком, про тальянку, что плачет за околицей, и песнопевиц этих тоже жалко, хочется утешить их, пожалеть, обнадёжить.Какая очищающая скорбь!… На траве мокро, с листьев капает, фыркает конь в мокром лугу, умолк за деревней трактор. И лежит без конца и края, в лесах и перелесках, среди хлебов и льнов, возле рек и озёр, с умолкшей церковью посередине, оплаканная русским певцом Россия.Смолкни, военная труба! Уймись, велеречивый оратор! Не кривляйтесь, новомодные ревуны! Выключите магнитофоны и транзисторы, ребята!Шапки долой - Россия!
Есенина поют”…И не жалость – мало жил,
И не горечь – мало дал, -
Много жил – кто в наши жил
Дни, всё дал – кто песню дал.
М. Цветаева А ведь на Руси для поэта дать песню – заслужить высшее признание.Звучит романс “Отговорила роща золотая”… Хорошо под осеннюю свежесть
Душу – яблоню ветром стряхать…
Облетает моя голова,
Куст волос золотистый вянет.Как дерево роняет тихо листья,
Так я роняю грустные слова.
Руки милой – пара лебедей –
В золоте волос моих ныряют.И душа моя – поле безбрежное –
Дышит запахом мёда и роз.
Все мы яблони и вишни голубого сада…
Как бабочка – я на костёр
Лечу и огненность целую. и т.д.“Как бы ни было трудно, что бы ни случилось с тобой - не падай духом, не теряй надежды и будь благодарен судьбе, даровавшей тебе ни с чем не сравнимое счастье целовать любимого человека, валяться на траве, мять цветы и видеть эти златящиеся во мгле ивы… И – всегда люби Родину, умножай её славу своими деяниями…» Так говорил поэт…

«Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии».
А.М. Горький

Сергей Есенин появился на свет 3 октября 1895 в селе Константинове, лежащем в Рязанском уезде Рязанской губернии. Его мать, Татьяна Федоровна Титова, вышла замуж в шестнадцать лет, а отец, Александр Никитич, был старше ее на один год. Дома он бывал редко – подростком его отправили в московскую мясную лавку и с той поры Есенин-старший жил и работал там. Татьяна Федоровна же ютилась в одной избе вместе со свекровью, а когда женился брат мужа, двум снохам в доме стало тесно и начались ссоры. Мать Есенина пыталась получить развод, однако без разрешения супруга ничего не вышло. Тогда Татьяна Федоровна возвратилась в родительский дом и, дабы не быть обузой, отправилась на заработки, вверив двухлетнего Сережу своему отцу, Федору Андреевичу. У того уже жили трое взрослых неженатых сыновей, которым мальчуган был в забаву. Проказливые дядья то, уча трехгодовалого ребенка плавать, бросали с лодки в широкую Оку, то сажали на лошадь, пуская ее в галоп. Позднее, когда Сергей подрос, его отец Александр Никитич разделился с братом, семья того съехала, и отношения в доме Есениных стали налаживаться. В будущем про своих родителей великий поэт напишет: «...Где-то у меня живут отец и мать,/ Которым наплевать на все мои стихи,/ Которым дорог я, как поле и как плоть,/ Как дождик, что весной взрыхляет зеленя./ Они бы вилами пришли вас заколоть/ За каждый крик ваш, брошенный в меня».

Есенины были людьми набожными, и нередко Татьяна Федоровна вместе со свекровью и маленьким Сережей ходили паломниками по монастырям. В доме их часто останавливались странствующие слепцы, среди которых попадались прекрасные исполнители духовных стихов. По воскресеньям мальчик посещал церковь. В целом же есенинское детство сильно напоминало описанные Марком Твеном приключения его заокеанского ровесника Тома Сойера. Сам поэт впоследствии говорил про себя: «Худощавый и низкорослый,/ Средь мальчишек всегда герой,/ Часто, часто с разбитым носом/ Приходил я к себе домой».

Дом, где родился С. А. Есенин. Константиново

В восемь лет Есенин, подражая залихватским местным частушкам, впервые попробовал складывать стихи. А в сентябре 1904 Сергей пошел в земское четырехгодичное училище. Проучился он там, к слову, пять лет, поскольку из-за плохого поведения был оставлен на второй год в третьем классе. Зато окончил училище с похвальным листом, что для Константиново было большой редкостью. К тому времени Есенин уже довольно много читал, пугая свою неграмотную мать, со вздохом говорившую: «Снова пустоту листаешь! Дьячок в Федякине тоже любил читать. До того дочитался, что с ума сошел». В 1909 Есенина, – коль он такой книжник, – послали учиться в церковную школу в дальнем торговом селе Спас-Клепики. Согласно рассказам преподавателей, отличительной особенностью характера Сергея являлась «веселость, жизнерадостность и даже какая-то избыточная смешливость». К тому времени он уже активно писал стихи, однако учителя не находили в них ничего выдающегося. Большинство товарищей его были прилежны и усердны и над ними, по воспоминаниям, Есенин «прямо-таки издевался». Дело нередко доходило до драки, и в потасовке он часто бывал пострадавшим. Однако не жаловался никогда, в то время как на него часто жаловались: «И навстречу испуганной маме/ Я цедил сквозь кровавый рот:/ «Ничего! Я споткнулся о камень,/ Это к завтраму все заживет».

В шестнадцать лет (1911) Сергей Александрович окончил церковную учительскую школу. Следующим шагом являлось поступление в столичный учительский институт, однако поэт не сделал этого: «Дидактика и методика так осточертели мне, что я даже слушать не захотел». Год спустя Есенин по вызову отца выехал в Москву. В столице для него нашли место в хозяйстве мясника Крылова. Но в конторщиках (по-нынешнему «офисных работниках») Сергей Александрович продержался недолго, и, дабы быть ближе к любимым книгам, устроился продавцом в книжной лавке. Затем он работал экспедитором в знаменитом Товариществе Сытина, а потом там же помощником корректора. В те годы он много читал, тратя все заработанные деньги на новые журналы и книги. Также он продолжал сочинять стихи и безрезультатно предлагал их различным редакциям. Отец при этом ругал сына: «Работать нужно, а ты стишки катаешь...».

В 1913 Есенин поступил в Народный университет Шанявского и по вечерам слушал там лекции по литературе. А вскоре он встретил Анну Изряднову, которая была старше его на четыре года и работала корректором в типографии Сытина. Они стали жить вместе в скромной комнате около Серпуховской заставы. В это время Сергей Александрович устроился корректором в типографию Чернышева-Кобелькова, однако работа отнимала у него слишком много сил и времени, и вскоре он уволился. В конце 1914 у поэта родился первенец Юрий. Изряднова говорила: «На сына он смотрел с любопытством и все повторял: «Вот я и отец». Потом привык, качал, убаюкивал, пел песни над ним». А в январе 1915 в детском журнале «Мирок» было напечатано первое произведение Есенина – ныне хрестоматийный стих «Береза». Но все это было лишь преддверием...

В одном из писем другу Сергей Александрович сообщал: «Москва не двигатель литературного развития, всем готовым она пользуется из Петербурга... Здесь нет ни единого журнала. А те, которые есть, годны только на помойку». Вскоре молодой и никому не известный литератор «неожиданно грянул в Петербург». Со стихами, перевязанными деревенским платком, Есенин прямо с вокзала направился к самому Блоку. К тому времени у «похожего на херувима» деревенского мальчика было готово более шестидесяти стихотворений и поэм, среди которых такие известнейшие строки: «Если крикнет рать святая:/ «Кинь ты Русь, живи в раю!»/ Я скажу: «Не надо рая,/ Дайте родину мою». После Есенин рассказывал, как, увидев «живьем» Блока, сразу от волнения вспотел. Впрочем, в пот поэта могло бросить могло и по другой причине – к Александру Александровичу он пришел в дедовских валенках и нагольном тулупе, а на дворе в то время бурлила весна 1915. Разумеется, это был маскарад, своего рода наживка, на которую тотчас попалась столичная богема. Деревенский самородок в петербургской литературной среде произвел настоящий фурор. Все хотели видеть в нем поэта «только от сохи», – и Сергей Александрович подыгрывал им. Да ему это и не составляло труда – вчерашние московские дни в сравнении с деревенскими были довольно коротки. Блок дал рязанскому парню рекомендательное послание к литератору Сергею Городецкому, увлекавшемуся панславизмом. У Сергея Митрофановича поэт и поселился. Позже Есенин, тронутый вниманием Александра Александровича, утверждал, что «Блоку простил бы все». Городецкий также вручил поэту рекомендательное письмо к Миролюбову – издателю «Ежемесячного журнала»: «Приласкайте этот молодой талант. У него в кармане рубль, а в душе богатство».

По словам одного критика, «литературная летопись не знала более легкого и быстрого вхождения в литературу». Городецкий отмечал «С первых же строк мне стало ясно, какая пришла радость в русскую поэзию». Ему вторил Горький: «Город встретил Есенина с восхищением, каким обжора встречает в январе землянику. Стихи его стали хвалить неискренне и чрезмерно, как умеют хвалить завистники и лицемеры». Однако Есенина не только «неискренне и чрезмерно» хвалили – на одном чопорном приеме поэтесса Зинаида Гиппиус, наведя на валенки Есенина свой лорнет, громко произнесла: «А какие на вас занятные гетры!». Все присутствующие снобы покатились со смеху. Чернявский вспоминал: «Он бродил как в лесу, улыбался, озирался, еще ни в чем не был уверен, однако крепко в себя верил... Этой весной Сережа прошел среди нас... прошел, найдя великое множество приятелей, и, быть может, ни одного друга».

Всего за пару месяцев «чудесный весенний мальчик» покорил Санкт-Петербург и в конце апреля 1915 отбыл обратно в деревню. Летом столичные журналы печатали подборки есенинских стихов. В октябре этого же года Сергей Александрович вернулся в Северную столицу и близко сошелся с поэтом, представителем новокрестьянского направления Николаем Клюевым. Влияние Николая Алексеевича на Есенина в 1915-1916 годах было огромно. Городецкий писал: «Чудесный поэт и хитрый умник, обаятельный своим творчеством вплотную примыкавший к духовным стихам и былинам севера, Клюев, несомненно, овладел юным Есениным...». Любопытно, что периоды дружбы Сергея Александровича и «олонецкого гусляра» сменялись периодами ненависти – Есенин бунтовал против авторитета товарища, отстаивая и утверждая свою самобытность. Несмотря на дальнейшие расхождения, до последних дней Есенин выделял Клюева из толпы окружавших его приятелей, а однажды признался, что это единственный человек, которого он по-настоящему любит: «Отними... Блока, Клюева – что же останется у меня? Хрен и трубка, как у турецкого святого».

В мире между тем шла Первая мировая война. В январе 1916 при помощи Клюева вышла есенинская книга стихов «Радуница», и в том же январе его призвали на военную службу. Зачислен он был санитаром в Царскосельский полевой военно-санитарный поезд, приписанный к лазарету, находящемуся под опекой императрицы. В составе этого поезда Сергей Александрович побывал на передовой. Для раненых в лазарете нередко проводили концерты, и на одном из таких представлений в середине 1916 Есенин в присутствии императрицы и великих княжон прочитал свои работы. В конце выступления Александра Федоровна произнесла, что стихи очень красивы, но грустны. Поэт отметил, что такова вся Россия. Встреча эта имела роковые последствия. В салонах «передовых» либералов, где еще недавно «блистал» Сергей Александрович, поднялась буря негодования. Поэт Георгий Иванов писал: «Чудовищный слух подтвердился – гнусный поступок Есенина не выдумка и не навет. Наш Есенин, «душка», «прелестный мальчик» представлялся Александре Федоровне, читал стихи ей и получил разрешение посвятить императрице целый цикл в новой книге!». Богатая либеральная дама Софья Чацкина, на чьи средства выходил журнал «Северные записки», рвала на пышном приеме рукописи Есенина, выкрикивая: «Пригрели змею. Новый Распутин». Книга Есенина «Голубень» вышла в 1917, но в последний момент подвергшийся либеральной выволочке поэт снял посвящение императрице.

После февраля 1917 Сергей Александрович самовольно покинул армию и примкнул к эсерам, работая с ними «как поэт, а не как партийный». Весной этого же года он познакомился с молоденькой секретаршей-машинисткой левоэсеровской газеты «Дело народа» Зинаидой Райх. Летом он пригласил девушку отправиться вместе с ним на пароходе к Белому морю, а на обратном пути сделал ей предложение. Брак был скоропалительным, и первое время новобрачные жили врозь. Но вскоре Есенин снял две меблированные комнаты на Литейном проспекте и перебрался туда с молодой женой. В то время он много печатался, и платили ему хорошо. Чернявский вспоминал, что молодые «несмотря на начавшуюся голодовку, умели быть приветливыми хлебосолами» – домашнему укладу Сергей Александрович всегда придавал огромное значение.

Вихрь революции закружил поэта, как и многих других. Позднее Есенин напишет: «За время войны и революции судьба толкала меня из стороны в сторону». В 1918 он вернулся в ставшую столицей Москву, дописал поэму «Инония» и примкнул к группе литераторов-пролеткультовцев. В тот момент Сергей Александрович пытался утвердить собственную поэтическую школу, но не нашел отклика у товарищей. Союз с пролетарскими поэтами продолжался недолго, разочаровавшийся в них Есенин позднее (в 1923) написал: «Как бы не рекомендовал и не хвалил Троцкий разных Безымянских, грош цена пролетарскому искусству...».

1919 Есенин считал самым важным годом своей жизни. Он сообщал: «Зиму мы тогда прожили в пяти градусах комнатного холода. У нас не имелось ни полена дров». К тому времени он, по сути, расстался с Зинаидой Райх, отправившейся к родным в Орел, да так и застрявшей там – в мае 1918 она родила дочь Есенина Татьяну. Позднее в Орле был официально расторгнут ее брак с Есениным. Второй ребенок – мальчик Костя – появился на свет уже после их развода. По словам поэта Мариенгофа, Сергей Александрович, взглянув на младенца, тотчас отвернулся: «Есенины не бывают черными». Тем не менее, фотокарточку подросших детей он всегда держал в кармане.

Сам Сергей Александрович в то время не оставлял мыслей о создании нового литературного направления. Он объяснял товарищу: «Слова, как старые монеты, стерлись, потеряв первородную поэтическую силу. Мы не можем создавать новые слова, однако нашли способ оживлять мертвые, заключая их в яркие поэтические образы». В феврале 1919 Есенин совместно с поэтами Анатолием Мариенгофом, Рюриком Ивневым и Вадимом Шершеневичем основал «Орден имажинистов» (литературного направления, представители которого определяли целью творчества создание образа) и выпустили известный Манифест. Литературные вечера имажинистов проводились в литературном кафе «Стойло Пегаса», где Сергею Александровичу, несмотря на «сухой закон», безотказно подавали водку. Кроме того поэт и его сподвижники публиковались в журнале под интересным названием «Гостиница для путешествующих в прекрасное», а также имели свой книжный магазин. В имажинизме, согласно Городецкому, Есенин нашел «противоядие против деревни» – рамки эти стали тесны для него, теперь он не хотел быть лишь крестьянским поэтом и «сознательно шел на то, чтобы стать первым российским поэтом». Критики же поспешили объявить его «хулиганом», и хулиганство для Сергея Александровича стало не только поэтическим образом, но и образом жизни. В заснеженной Москве 1921, когда все ходили в валенках и ушанках, Есенин с приятелями разгуливал в цилиндре, фраке и лаковых штиблетах. Полой фрака поэт мог шаловливо вытереть разлившееся по столу вино, свистнуть по-мальчишечьи в три пальца так, что люди разбегались в стороны, а про цилиндр сообщал: «Я хожу в цилиндре не для женщин -/ В глупой страсти сердце жить не в силе -/ В нем удобней, грусть свою уменьшив,/ Золото овса давать кобыле». В начале двадцатых годов имажинисты изъездили всю страну – один из товарищей Мариенгофа по гимназии стал крупным железнодорожным чиновником и имел в распоряжении салон-вагон, предоставляя в нем друзьям постоянные места. Нередко Есенин сам разрабатывал маршрут очередной поездки. В ходе одного из путешествий прямо в поезде Сергей Александрович написал известную поэму «Сорокоуст».

В конце 1920 в кафе «Стойло Пегаса» поэт познакомился Галиной Бениславской, работавшей в то время в ЧК у Крыленко. Согласно некоторым сведениям она была приставлена к поэту в качестве секретной сотрудницы. Однако и агенты способны влюбляться. Не имеющий своего угла Сергей Александрович время от времени жил у Галины Артуровны, которая безответно любила его. Она всячески помогала поэту – вела его дела, бегала по редакциям, заключала договоры на выпуск стихов. А в голодном 1921 в столицу России приехала прославленная танцовщица Айседора Дункан, бредившая идеей детского интернационала – залога будущего братства всех народов. В Москве она собиралась основать детскую школу танца, собрать в нее сотни детей и обучить их языку движений. Под школу-студию «великой босоножки» отвели огромный особняк на Пречистенке, и она поселилась там в одном из раззолоченных залов. С Сергеем Александровичем, бывшем моложе ее на восемнадцать лет, Айседора познакомилась в мастерской художника Якулова (также имажиниста) и мгновенно с ним сошлась. Существует мнение, что Есенин напоминал ей маленького сына, погибшего в автомобильной аварии. Любопытно, что поэт не знал ни единого иностранного языка, говоря: «Не знаю и знать не хочу – боюсь запачкать родной». Позже из Америки он писал: «Кроме русского языка не признаю никакого другого и держу себя так, что если кому любопытно говорить со мной, то пусть по-русски учится». На вопросы, как же он объясняется с «Сидорой», Есенин, активно двигая руками, показывал: «А вот так – моя-твоя, твоя-моя... Ее не проведешь, она все понимает». Рюрик Ивнев также удостоверял: «Чуткость Айседоры была поразительной. Она безошибочно улавливала все оттенки настроения собеседника, не только мимолетные, но почти все, что прятались в душе».

Сергей Александрович, отправивший тем временем в печать «Пугачева» и «Исповедь хулигана», бывал у танцовщицы каждый день и, в конце концов, перебрался к ней на Пречистенку. Разумеется, молодые имажинисты увязались за ним. Возможно, чтобы увезти поэта от них, Айседоре Дункан предложила Есенину отправиться с ней в совместное мировое турне, в котором она будет танцевать, а он – читать стихи. Накануне отъезда они поженились, причем оба взяли двойную фамилию. Поэт веселился: «Отныне я – Дункан-Есенин». Весной 1922 новоиспеченные супруги улетели за границу. Горький, с которым поэт встретился за рубежом, об отношениях их писал: «Эта известная женщина, прославляемая тысячами тонких ценителей пластики, рядом с невысоким, изумительным поэтом из Рязани являлась полнейшим олицетворением всего, что было ему не нужно». К слову, на их встрече Сергей Александрович читал Горькому одну из первых версий «Черного человека». Алексей Максимович при этом «плакал... слезами плакал». Впоследствии известный критик Святополк-Мирский определил поэму, как «одну из высших точек поэзии Есенина». Сам поэт, по свидетельствам друзей, считал, что это «лучшее, что он когда-нибудь сделал».

За границей стареющая Айседора стала закатывать поэту дикие сцены ревности, колотила посуду, а однажды устроила такой разгром в гостинице, в которой скрылся уставший от нее Сергей Александрович, что ей пришлось заложить имущество, дабы оплатить представленный счет. Есенин же в то время слал домой отчаянные письма: «Париж – зеленый город, только у французов дерево какое-то скучное. Поля за городом расчесанные и прибранные, фермы беленькие. А я, между прочим, взял ком земли – и ничем он не пахнет». Уже вернувшись домой, он рассказывал друзьям: «Как только мы прибыли в Париж, я захотел купить корову – решил верхом на ней проехать по улицам. Вот смех был бы!» Между тем Франц Элленс, бывший переводчиком стихотворений Есенина, отмечал: «Этот крестьянин являлся безукоризненным аристократом». Еще одни любопытные строки из письма Есенина Мариенгофу: «Все здесь прибрано, выглажено под утюг. Твоему взору это на первых порах бы понравилось, а потом и ты начал бы себя хлопать по коленям и как собака скулить. Сплошное кладбище – все люди эти, которые быстрее ящериц снуют, и не люди вовсе, а могильные черви. Их дома – гроба, материк – склеп. Кто жил здесь, тот давным-давно умер, и его помним лишь мы. Ибо черви не могут помнить».

В Америку Дункан и Есенин приплыли на огромном океанском лайнере «Париж». Турне сопровождался скандалами – Айседора танцевала под звуки Интернационала с красным флагом в руках, в Бостоне конная полиция, разгоняя зрителей, въехала прямо в партер, журналисты не давали проходу паре, а сам поэт писал: «В Америке искусство никому не нужно... Душа, которую в России меряют на пуды, не нужна здесь. В Америке душа – это неприятно, как расстегнутые брюки». Пробыв за рубежом больше года, в августе 1923 Айседора Дункан и Есенин возвратились в Россию, чуть ли не с перрона вокзала разойдясь в разные стороны. Вернувшийся домой Сергей Александрович, по словам товарищей, «как ребенок радовался всему, трогал руками деревья, дома...».

Наступило время НЭПа, и в литературных кафе начали появляться люди в мехах, воспринимавшие чтение поэтами стихов, как еще одно блюдо в меню. Есенин на одном из таких выступлений, выйдя на сцену последним, воскликнул: «Вы полагаете, я вышел стихи вам читать? Нет, я затем вышел, чтобы послать вас в... Шарлатаны и спекулянты!..» Люди повскакивали с мест, началась драка, вызвали милицию. Подобных скандалов с приводами за Сергеем Александровичем числилось немало, а на все вопросы о них поэт отвечал: «Все идет от злости на мещанство, поднимающее голову. Надо в морду бить его хлестким стихом, ошарашивающим, непривычным образом, если хочешь, скандалом – пусть знают, что поэты – люди неуживчивые, беспокойные, враги болотного благополучия». Один же из критиков отмечал, что «хулиганство» поэта являлось «явлением чисто наносным, носимым из озорства и жажды слыть оригинальным... Предоставленный себе, он бы пошел некрикливой и спокойной дорогой... поскольку в поэзии он – Моцарт».

Осенью 1923 у Есенина появилось новое увлечение – актриса Августа Миклашевская. Познакомила его с ней жена Мариенгофа, обе выступали в Камерном театре. Влюбленные прогуливались по Москве, сидели в кафе имажинистов. Актрису изумлял странная манера общения имажинистов. Она писала в воспоминаниях, что трезвый Сергей Александрович и его поэзия товарищам была не нужна, их устраивали его знаменитые скандалы, привлекавшие в кафе любопытных. Необходимо сказать, что Есенин в то время полушутя-полусерьезно примеривал на себя роль поэтического наследника Александра Пушкина и даже носил (вместе с пресловутым цилиндром) пушкинскую крылатку. Было в этом много игры, маскарада и эпатажа. Рюрик Ивнев, к примеру, утверждал, что поэт «обожал балагурить и шутить, делая это настолько умно и тонко, что ему почти всегда удавалось ловить людей «на удочку». Очень скоро Есенин и Миклашевская расстались.

С конца 1923 и до марта 1924 Сергей Александрович находился в больницах – то на Полянке (с чем-то вроде расстройства психики), то в Шереметьевской больнице (то ли поранив руку, то ли порезав вены), то в Кремлевской клинике. К слову, существует множество любопытных рассказов друзей и знакомых поэта, свидетельствующих о том, что Есенин болел манией преследования. Например, поэт Николай Асеев писал, что Есенин «шепотом говорил ему о том, что за ним следят, что одному ему нельзя ни минуты оставаться, что он тоже не промах и живым в руки не дастся». Однако у Сергея Александровича имелись основания для опасений. Осенью 1923 Есенин, Клычков, Орешин и Ганин оказались втянуты в «Дело четырех поэтов». Суд постановил вынести им «общественное порицание», в СМИ поэтов обвинили в «черносотенном, хулиганском и антиобщественном поведении, а также идеализме и мистицизме», на страницах журналов и газет гулял термин «есенинщина». А в ноябре 1924 был арестован поэт Алексей Ганин (помимо прочего свидетель Есенина на венчании с Райх), объявлянный главой «Ордена русских фашистов». Его расстреляли в марте 1925, а в 1966 реабилитировали в связи с «отсутствием состава преступления». В общей сложности после возвращения из-за границы на Есенина завели свыше десятка дел – причем все заявители прекрасно ориентировались в уголовном законодательстве, мгновенно указывая в милиции статьи уголовного кодекса, по которым следовало привлечь поэта. Стоит отметить, что в 1924 Есенин разорвал отношения с Мариенгофом. Ссора в описании свидетелей была довольно странная, но с тех пор пути двух поэтов разошлись навсегда. А в апреле 1924 Сергей Александрович отказался сотрудничать с имажинистами. В тот момент он замыслил основать новый журнал под названием «Московитянин» и, по словам приятелей, снова стал «поглядывать в сторону «мужиковствующих»: Клюева, Клычкова, Орешина». Однако с журналом ничего не вышло.

В 1924 Есенин написал потрясающий цикл «Персидские мотивы» и закончил работу над поэмой «Анна Снегина». Любопытно, что на нее, когда Сергей Александрович был жив, не появилось ни одного отклика. Также было и с другими поэмами. Городецкий отмечал: «Вся его работа была лишь блистательным началом. Если бы доля того, что ныне говорится о нем и пишется, Есенин услышал при жизни, возможно, это начало имело такое же продолжение. Однако бурное творчество не отыскало своего Белинского».

Стоит отметить, что Есенин с огромной нежностью относился к детям и к зверям. В двадцатые годы в разоренной России было полно беспризорников. Поэт не мог спокойно пройти мимо них, подходил к маленьким босякам и давал им денег. Как-то раз в Тифлисе Сергей Александрович залез в коллектор, в котором на нарах лежали и сидели завшивевшие, выпачканные угольной пылью мальчуганы. Общий язык с «Оливерами Твистами» (так Есенин назвал беспризорников в «Руси бесприютной») поэт нашел мгновенно, началась густо пересыпаемая жаргонизмами оживленная беседа. Франтовский наряд Сергея Александровича совершенно не смутил бездомных подростков, они сразу же признали поэта за своего.

Семейная неустроенность и бесприютность тяготила Есенина – последний год он то маялся по больницам, то путешествовал по Кавказу, то жил в Брюсовском переулке у Галины Бениславской. Сестры поэта – Катя и Шура, – которых Сергей Александрович перевез в столицу, жили тут же. Практически в каждом письме Есенин давал Бениславской поручения забрать деньги за его стихи в издательствах и журналах и потратить их на содержание сестер. Когда же Есенин находился в городе, в дом Бениславской приходили его многочисленные товарищи. Сестры вспоминали, что Есенин никогда не пил один, а выпив, быстро хмелел и становился необузданным. В это же время один из его друзей отметил: «Как-то по-новому стали глядеть его немного выцветшие глаза. Есенин производил впечатление человека, обожженного каким-то гибельным внутренним огнем... Как-то он сказал: «Знаешь, я надумал жениться, такая жизнь мне надоела, угла своего не имею».

В марте 1925 Сергей Александрович познакомился с двадцатипятилетней внучкой Льва Толстого, которую звали Софьей Андреевной, – в точности, как жену великого писателя. Сестра Есенина так описывала ее: «Девушка очень напоминала своего дедушку – резкая и властная в гневе, сентиментальная и мило улыбающаяся в хорошем настроении». Весной 1925 Есенин уехал на Кавказ. Это была не первая поездка поэта в извечное место ссылки русских писателей. В первый раз Сергей Александрович побывал там осенью 1924 и, перебираясь с места на место, прожил на Кавказе целых полгода.

В мае 1925 Есенин прибыл в Баку. Любопытно, что в поезде у Сергея Александровича украли верхнюю одежду, и, в итоге, литератор простыл и заболел. С диагнозом «катар правого легкого» ему пришлось пройти курс лечения в бакинской больнице. А на Троицу поэт выехал на родину. Дома было нехорошо – еще в 1922, когда Есенин находился за границей, в Константинове случился страшный пожар. Полсела выгорело, полностью сгорел отцовский дом. На страховку родители Есенина приобрели шестиаршинную избушку, поставив ее в огороде, а строиться начали только после возвращения сына из-за границы. Однако страшнее всего для поэта, явился распад веками налаженного крестьянского мира. Друзьям Есенин рассказывал: «Побывал в деревне. Там все рушится... Нужно самому оттуда быть, чтобы понять... Всему конец». Из деревни Сергей Александрович привез новые стихи и сразу же сделал предложение Софье Толстой. В июле они отправлились отдыхать в Баку, вернулись в Москву в начале сентября, а 18 числа – сочетались законным браком. Событие это было отмечено в узком семейном кругу. Молодые поселились в квартире Толстой, расположенной в Померанцевом переулке. Чуть ли не в первую неделю после женитьбы Есенин написал товарищу, что «все, на что надеялся я и о чем мечтал, рассыпается прахом. Жизнь семейная не клеится и хочется сбежать. Но куда?». Есенина навещали друзья, и на вопрос, как живется, поэт, указывая на десятки портретов и фотографий Льва Толстого, говорил: «Уныло. Надоела борода...».

В последний месяц жизни поэта события развивались стремительно – 26 ноября 1925 Есенин лег в психоневрологическую клинику профессора Ганнушкина и там плодотворно работал. 7 декабря он отправил своему товарищу, поэту Вольфу Эрлиху телеграмму: «Немедленно отыщи две-три комнаты. Переезжаю жить Ленинград». 21 декабря Сергей Александрович покинул клинику, снял со сберкнижки все свои деньги и 23 числа вечерним поездом отправился в Северную столицу. По прибытии в Ленинград Есенин известил одного из друзей, что к жене более не вернется, своих сестер перевезет сюда же, организует здесь свой журнал, а также напишет «крупную прозаическую вещь – роман или повесть». 28 декабря 1925 Сергей Александрович был найден мертвым в пятом номере известной гостиницы «Англетер».

Незадолго до смерти Есенин сказал – хватит автобиографий, пусть остается легенда. Так и вышло – Сергей Александрович один из самых распространенных мифов двадцатого века. Согласно официальной версии, поэт, находясь в состоянии черной меланхолии, повесился на трубе парового отопления, использовав веревку от чемодана, подаренного ему Горьким. Версию эту подтверждают документальные свидетельства – акт о вскрытии, справки о смерти, прощальное письмо самого Есенина, сунутое накануне Эрлиху. Согласно другой версии в смерти поэта было виновно ЧК. Бесчисленные выпады против большевиков (по словам писателя Андрея Соболя, «так крыть большевиков, как публично это делал Есенин, в голову не могло прийти никому, каждый, сказавший десятую долю, давно был бы уже расстрелян»), ссора на Кавказе с влиятельным Яковом Блюмкиным (который даже стрелял в поэта, точно Мартынов, да промахнулся), Троцкий, оскорбленный поэмой «Страна негодяев», – все это вполне могло заставить чекистов устранить, на их взгляд, зарвавшегося поэта. По другим предположениям убийство не входило в их планы, Сергея Александровича в обмен на избавление от судебных тяжб хотели сделать лишь осведомителем. А когда взбешенный Есенин кинулся на провокаторов, его убили. Отсюда и огромный синяк над глазом поэта, списанный на ожог от горячей трубы отопления, и разгром в комнате, и исчезнувшие туфли и пиджак поэта, и поднятая рука, которой еще живой Есенин, силился стащить веревку с горла. Молодой имажинист Вольф Эрлих, который якобы нашел у себя предсмертное письмо, впоследствии оказался секретным сотрудником ЧК. Классические тридцать сребренников к этому варанту прилагаются – снятых Есениным денег при нем не нашли.

Трагична оказалась судьба и некоторых женщин Есенина. Его первая супруга Зинаида Райх была зверски зарезана в собственной квартире в ночь на 15 июля 1939. Вторая жена поэта Айседора Дункан пережила его на год и девять месяцев. Она погибла в аварии – красная шаль, соскользнув за борт гоночной машины, накрутилась на колесо, танцовщица умерла мгновенно. Галина Бениславская спустя год после смерти Сергея Александровича застрелилась на его могиле. Револьвер, к слову, дал пять (!) осечек.

В русской традиции крайне важно, как человек умер. За неразгаданной гибелью поэта видится жертва, и это, бросая сияющий луч на его судьбу, возносит Есенина на поднебесную высоту. Критик Святополк-Мирский писал в 1926: «Для русского читателя не любить Есенина теперь признак или слепоты, или какой-то моральной дефектности». Как бы ни пытались эстеты и снобы умалить и снизить роль Сергея Александровича в литературе, наклеивая ярлыки «поэта для толпы», «для простаков», «для быдла», «для бандитов», – в народном сознании Есенин остается Первым поэтом двадцатого века.

По материалам сайта

Рейтинг: / 5
Просмотров: 14882

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

В седьмом или восьмом году, на Капри, Стефан Жеромский рассказал мне и болгарскому писателю Петко Тодорову историю о мальчике, жмудине или мазуре, крестьянине, который, каким-то случаем, попал в Краков и заплутался в нем. Он долго кружился по улицам города и все не мог выбраться на простор поля, привычный ему. А когда наконец почувствовал, что город не хочет выпустить его, встал на колени, помолился и прыгнул с моста в Вислу, надеясь, что уж река вынесет его на желанный простор. Утонуть ему не дали, он помер оттого, что разбился.
Незатейливый рассказ этот напомнила мне смерть Сергея Есенина. Впервые я увидал Есенина в Петербурге в 1914 году 1 , где-то встретил его вместе с Клюевым. Он показался мне мальчиком пятнадцати - семнадцати лет. Кудрявенький и светлый, в голубой рубашке, в поддевке и сапогах с набором, он очень напомнил слащавенькие открытки Самокиш-Судковской, изображавшей боярских детей, всех с одним и тем же лицом. Было лето, душная ночь, мы, трое, шли сначала по Бассейной, потом через Симеоновский мост, постояли на мосту, глядя в черную воду. Не помню, о чем говорили, вероятно, о войне: она уже началась. Есенин вызвал у меня неяркое впечатление скромного и несколько растерявшегося мальчика, который сам чувствует, что не место ему в огромном Петербурге.
Такие чистенькие мальчики - жильцы тихих городов, Калуги, Орла, Рязани, Симбирска, Тамбова. Там видишь их приказчиками в торговых рядах, подмастерьями столяров, танцорами и певцами в трактирных хорах, а в самой лучшей позиции - детьми небогатых купцов, сторонников «древлего благочестия».
Позднее, когда я читал его размашистые, яркие, удивительно сердечные стихи, не верилось мне, что пишет их тот самый нарочито картинно одетый мальчик, с которым я стоял, ночью, на Симеоновском и видел, как он, сквозь зубы, плюет на черный бархат реки, стиснутой гранитом.
Через шесть-семь лет я увидел Есенина в Берлине, в квартире А. Н. Толстого 2 . От кудрявого, игрушечного мальчика остались только очень ясные глаза, да и они как будто выгорели на каком-то слишком ярком солнце. Беспокойный взгляд их скользил по лицам людей изменчиво, то, вызывающе и пренебрежительно, то, вдруг, неуверенно, смущенно и недоверчиво. Мне показалось, что в общем он настроен недружелюбно к людям. И было видно, что он - человек пьющий. Веки опухли, белки глаз воспалены, кожа на лице и шее - серая, поблекла, как у человека, который мало бывает на воздухе и плохо спит. А руки его беспокойны и в кистях размотаны, точно у барабанщика. Да и весь он встревожен, рассеян, как человек, который забыл что-то важное и даже неясно помнит - что именно забыто им.
Его сопровождали Айседора Дункан и Кусиков.
- Тоже поэт, - сказал о нем Есенин, тихо и с хрипотой.
Около Есенина Кусиков, весьма развязный молодой человек, показался мне лишним. Он был вооружен гитарой, любимым инструментом парикмахеров, но. кажется, не умел играть на ней. Дункан я видел на сцене за несколько лет до этой встречи, когда о ней писали как о чуде, а один журналист удивительно сказал: «Ее гениальное тело сжигает нас пламенем славы».
Но я не люблю, не понимаю пляски от разума, и не понравилось мне, как эта женщина металась по сцене. Помню - было даже грустно, казалось, что ей смертельно холодно, и она, полуодетая, бегает, чтоб согреться, выскользнуть из холода.
У Толстого она тоже плясала, предварительно покушав и выпив водки. Пляска изображала как будто борьбу тяжести возраста Дункан с насилием ее тела, избалованного славой и любовью. За этими словами не скрыто ничего обидного для женщины, они говорят только о проклятии старости.
Пожилая, отяжелевшая, с красным, некрасивым лицом, окутанная платьем кирпичного цвета, она кружилась, извивалась в тесной комнате, прижимая ко груди букет измятых, увядших цветов, а на толстом лице ее застыла ничего не говорящая улыбка.
Эта знаменитая женщина, прославленная тысячами эстетов Европы, тонких ценителей пластики, рядом с маленьким, как подросток, изумительным рязанским поэтом являлась совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно. Тут нет ничего предвзятого, придуманного вот сейчас; нет, я говорю о впечатлении того тяжелого дня, когда, глядя на эту женщину, я думал: как может она почувствовать смысл таких вздохов поэта:

Хорошо бы, на стог улыбаясь,
Мордой месяца сено жевать! 3

Что могут сказать ей такие горестные его усмешки:

Я хожу в цилиндре не для женщин -
В глупой страсти сердце жить не в силе -
В нем удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле 4 .

Разговаривал Есенин с Дункан жестами, толчками колен и локтей. Когда она плясала, он, сидя за столом, пил вино и краем глаза посматривал на нее, морщился. Может быть, именно в эти минуты у него сложились в строку стиха слова сострадания:

Излюбили тебя, измызгали... 5

И можно было подумать, что он смотрит на свою подругу, как на кошмар, который уже привычен, не пугает, но все-таки давит. Несколько раз он встряхнул головой, как лысый человек, когда кожу его черепа щекочет муха.
Потом Дункан, утомленная, припала на колени, глядя в лицо поэта с вялой, нетрезвой улыбкой. Есенин положил руку на плечо ей, но резко отвернулся. И снова мне думается: не в эту ли минуту вспыхнули в нем и жестоко и жалостно отчаянные слова:

Что ты смотришь так синими брызгами?
Иль в морду хошь?
...Дорогая, я плачу,
Прости... прости...

Сумасшедшая, бешеная кровавая муть!
Что ты? Смерть?

Но вскоре я почувствовал, что Есенин читает потрясающе, и слушать его стало тяжело до слез. Я не могу назвать его чтение артистическим, искусным и так далее, все эти эпитеты ничего не говорят о характере чтения. Голос поэта звучал несколько хрипло, крикливо, надрывно, и это как нельзя более резко подчеркивало каменные слова Хлопуши. Изумительно искренно, с невероятной силою прозвучало неоднократно и в разных тонах повторенное требование каторжника:

Я хочу видеть этого человека!

И великолепно был передан страх:

Где он? Где? Неужель его нет?

Даже не верилось, что этот маленький человек обладает такой огромной силой чувства, такой совершенной выразительностью. Читая, он побледнел до того, что даже уши стали серыми. Он размахивал руками не в ритм стихов, но это так и следовало, ритм их был неуловим, тяжесть каменных слов капризно разновесна. Казалось, что он мечет их, одно - под ноги себе, другое - далеко, третье - в чье-то ненавистное ему лицо. И вообще все: хриплый, надорванный голос, неверные жесты, качающийся корпус, тоской горящие глаза - все было таким, как и следовало быть всему в обстановке, окружавшей поэта в тот час.
Совершенно изумительно прочитал он вопрос Пугачева, трижды повторенный:

Вы с ума сошли?

Громко и гневно, затем тише, но еще горячей:

Вы с ума сошли?

И наконец совсем тихо, задыхаясь в отчаянии:

Вы с ума сошли?
Кто сказал вам, что мы уничтожены?

Неописуемо хорошо спросил он:

Неужель под душой так же падаешь, как под ношею?

И, после коротенькой паузы, вздохнул, безнадежно, прощально:

Дорогие мои...
Хор-рошие...

Взволновал он меня до спазмы в горле, рыдать хотелось. Помнится, я не мог сказать ему никаких похвал, да он - думаю - и не нуждался в них.
Я попросил его прочитать о собаке, у которой отняли и бросили в реку семерых щенят.
- Если вы не устали...
- Я не устаю от стихов, - сказал он и недоверчиво спросил:
- А вам нравится о собаке?
Я сказал ему, что, на мой взгляд, он первый в русской литературе так умело и с такой искренней любовью пишет о животных.
- Да, я очень люблю всякое зверье, - молвил Есенин задумчиво и тихо, а на мой вопрос, знает ли он «Рай животных» Клоделя 6 , не ответил, пощупал голову обеими руками и начал читать «Песнь о собаке». И когда произнес последние строки:

Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег -

На его глазах тоже сверкнули слезы.
После этих стихов невольно подумалось, что Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой «печали полей»*(* Слова С. Н. Сергеева-Ценского.), любви ко всему живому в мире и милосердия, которое - более всего иного - заслужено человеком. И еще более ощутима стала ненужность Кусикова с гитарой, Дункан с ее пляской, ненужность скучнейшего бранденбургского города Берлина, ненужность всего, что окружало своеобразно талантливого и законченно русского поэта.

А он как-то тревожно заскучал. Приласкав Дункан, как, вероятно, он ласкал рязанских девиц, похлопав ее по спине, он предложил поехать:
- Куда-нибудь в шум, - сказал он.
Решили: вечером ехать в Луна-парк.
Когда одевались в прихожей, Дункан стала нежно целовать мужчин.
- Очень хороши рошен, - растроганно говорила она. - Такой - ух! Не бывает...
Есенин грубо разыграл сцену ревности, шлепнул ее ладонью по спине, закричал:
- Не смей целовать чужих!
Мне подумалось, что он сделал это лишь для того, чтоб назвать окружающих людей чужими.

Безобразное великолепие Луна-парка оживило Есенина, он, посмеиваясь, бегал от одной диковины к другой, смотрел, как развлекаются почтенные немцы, стараясь попасть мячом в рот уродливой картонной маски, как упрямо они влезают по качающейся под ногами лестнице и тяжело падают на площадке, которая волнообразно вздымается. Было неисчислимо много столь же незатейливых развлечений, было много огней, и всюду усердно гремела честная немецкая музыка, которую можно было назвать «музыкой для толстых».
- Настроили - много, а ведь ничего особенного не придумали, - сказал Есенин и сейчас же прибавил: - Я не хаю.
Затем, наскоро, заговорил, что глагол «хаять» лучше, чем «порицать».
- Короткие слова всегда лучше многосложных, - сказал он.
Торопливость, с которой Есенин осматривал увеселения, была подозрительна и внушала мысль: человек хочет все видеть для того, чтоб поскорей забыть. Остановясь перед круглым киоском, в котором вертелось и гудело что-то пестрое, он спросил меня неожиданно и тоже торопливо:
- Вы думаете, мои стихи - нужны? И вообще искусство, то есть поэзия - нужна?
Вопрос был уместен как нельзя больше, - Луна-парк забавно живет и без Шиллера.
Но ответа на свой вопрос Есенин не стал ждать, предложив:
- Пойдемте вино пить.
На огромной террасе ресторана, густо усаженной веселыми людями, он снова заскучал, стал рассеянным, капризным. Вино ему не понравилось:
- Кислое и пахнет жженым пером. Спросите красного, французского.
Но и красное он пил неохотно, как бы по обязанности. Минуты три сосредоточенно смотрел вдаль: там, высоко в воздухе, на фоне черных туч, шла женщина по канату, натянутому через пруд. Ее освещали бенгальским огнем, над нею и как будто вслед ей летели ракеты, угасая в тучах и отражаясь в воде пруда. Это было почти красиво, но Есенин пробормотал:
- Всё хотят как страшнее. Впрочем, я люблю цирк. А - вы?
Он не вызывал впечатления человека забалованного, рисующегося, нет, казалось, что он попал в это сомнительно веселое место по обязанности или «из приличия», как неверующие посещают церковь. Пришел и нетерпеливо ждет, скоро ли кончится служба, ничем не задевающая его души, служба чужому богу.

<1926>

ПРИМЕЧАНИЯ

Личные встречи Алексея Максимовича Горького (1888- 1936) с Есениным не были, видимо, особенно часты. Но творчество Есенина и сам он как человек постоянно занимали А. М. Горького.
Они познакомились в Петрограде в конце 1915 - начале 1916 года, и А. М. Горький сразу привлек молодого поэта к участию в только что организованном журнале «Летопись». В одном из первых номеров он намеревался опубликовать «Марфу Посадницу», но цензура запретила это произведение. Во второй книге журнала (февраль 1916 г.) появилось только стихотворение Есенина «Заглушила засуха засевки...».
Интерес к А. М. Горькому, к его творчеству пробудился у Есенина еще задолго до их личного знакомства. В 1914 году ему пришлось наблюдать, как восторженно встречали писателя рабочие сытинской типографии (см. об этом в воспоминаниях Н. А. Сардановского). Возможно, эти впечатления отразились и в его ответах на анкету о творчестве ряда писателей, в которой он отозвался об А. М. Горьком как о писателе, «которого не забудет народ» (см. об этом в воспоминаниях Л. М. Клейнборта).
Позже, в рецензии, посвященной первым сборникам пролетарских писателей, он отметил роль А. М. Горького как инициатора выпуска одного из них (см. V, 191). Даже в период 1917- 1918 годов, когда «крестьянский уклон» Есенина, казалось бы, должен был развести его с А. М. Горьким, выдвигавшим совсем иные идеи, в частности, о роли крестьянства в революции, - нет ни одного свидетельства об отчуждении их друг от друга. Напротив, именно в это время, 24 декабря 1917 года, стихотворения Есенина «То не тучи бродят за овином...» и «Заметает пурга...» появляются в горьковской «Новой жизни».
В июле 1925 года в письме, которое осталось неотосланным, Есенин писал А. М. Горькому: «Думал о Вас часто и много. <...> Я все читал, что Вы присылали Воронскому. Скажу Вам только одно, что вся Советская Россия всегда думает о Вас, где Вы и как Ваше здоровье. Оно нам очень дорого. <...> Желаю Вам много здоровья, сообщаю, что все мы следим и чутко прислушиваемся к каждому Вашему слову» (VI, 190). Об отношении Есенина к А. М. Горькому см. также воспоминания С. А. Толстой-Есениной в наст. изд.
Самоубийство Есенина произвело тяжелое впечатление на А. М. Горького. «Очень подавлен смертью Есенина», - сообщал он И. А. Груздеву 9 января 1926 года (Архив А. М. Горького, т. XI, с. 29-30). «Если б Вы знали, друг мой, - писал он Ф. Элленсу 7 февраля 1926 года, - какие чудесные, искренние и трогательные стихи написал он перед смертью, как великолепна его поэма «Черный человек», которая только что вышла из печати. Мы потеряли великого русского поэта...» (там же, т. VIII, с. 99).
В трагической судьбе Есенина А. М. Горький видел не просто драму конкретного человека, а нечто большее - отражение глубоких социальных конфликтов.
Он внимательно следил за тем, что писалось о Есенине, просил своих корреспондентов присылать ему все, что появлялось в печати. 7 июля 1926 года он сообщал С. А. Толстой-Есениной: «Газетные статейки о нем я все собрал, вероятно - все. Это очень плохо. Не пришлете ли Вы мне несколько - две-три - наиболее бесстыдные и плохие книжки о нем? Я хотел бы кое-что сказать по поводу их» (ЛР, 1965, 1 октября). Однако выполнить это намерение он не смог. 8 декабря 1926 года, посылая ей свои воспоминания о Есенине, он писал: «Предполагал я написать статью о нем, а не воспоминания о встрече с ним, но статья потребовала бы много времени, - ведь о Есенине можно и следует сказать очень много. Но, к сожалению, нет у меня времени написать статью» (там же).
Подробнее об истории взаимоотношений А. М. Горького и Есенина см.: Земсков В. Горький и Есенин - журн. «Урал», 1961, № 6; Эвентов И. С. С. Есенин в оценке М. Горького - сб. «Есенин и русская поэзия». Л., 1967; Вайнберг И. А. М. Горький и Сергей Есенин - ВЛ, 1985, № 9.
Воспоминания были впервые опубликованы с сокращениями в «Красной газете», веч. вып. Л., 1927, 5 марта; полностью в кн.: Горький М. Воспоминания. Рассказы. Заметки. Berlin, Kniga, 1927. Печатаются по тексту издания: Горький М. Полн. собр. соч., т. 20. М., Наука, 1974, с. 62-69.

1 Точная дата первой встречи А. М. Горького и Есенина не установлена. А. М. Горький пишет, что увидел его впервые вместе с Н. А. Клюевым. Следовательно, она состоялась не раньше октября 1915 г., когда Есенин после своего возвращения в Петроград из Константинова лично познакомился с Н. А. Клюевым. В феврале 1916 г. стихи Есенина печатаются в «Летописи». Тогда же он подарил А. М. Горькому «Радуницу» с надписью: «Максиму Горькому, писателю земли и человека, от баяшника соломенных суемов Сергея Есенина на добрую память. 1916 г. 10 февр. Пт.» (Личная библиотека А. М. Горького в Москве, кн. I. M., 1981, с. 151). Трудно предположить, что и публикация стихов в «Летописи», и дарственная надпись на книге не связаны с личными встречами, поэтому можно считать, что их знакомство состоялось между октябрем 1915-го и февралем 1916 г. Следовательно, слова в очерке «было лето, душная ночь», характеризующие время, когда произошла первая встреча, - ошибка памяти.
2 Есенин и Айседора Дункан приехали в Берлин 11 мая 1922 г. Судя по дарственной надписи Есенина на отдельном издании «Пугачева»: «Дорогому Алексею Максимовичу от любящего Есенина. 1922, май 17, Берлин» (Личная библиотека А. М. Горького в Москве, кн. I. M., 1981, с. 151), их встреча на квартире А. Н. Толстого произошла 17 мая. Об этой встрече см. также воспоминания Н. В. Крандиевской-Толстой.
3 Из стихотворения