На переход альпийских гор державин. Стих на переход альпийских гор. Ода на уныние

18.03.2024

Муравьев

ОДА ДЕСЯТАЯ
ВЕСНА
К ВАСИЛЬЮ ИВАНОВИЧУ МАЙКОВУ

Весну хощу гласить я ныне
И Филомелиных подруг.
Взнесись, оставив море сине,
Владыко дней, земли супруг.
Нева, в струях своих откройся,
Варяжский паки понт устройся
И ощути приход весны;
Да будут лирны звуки внятны
И вам мольбы мои приятны,
Певицы сладкой тишины!

Не эхо ль гласы повторяет,
И мчится слух их по водам,
Нептун трезубцем ударяет
С Балтийских волн по толстым льдам?
Речет - и льды как пламем тают,
Вещанья бурных уст сретают
И их влекут в шумящий понт;
Брега волной своей поятся,
И всюда волны их струятся,
Как много объял горизонт.

Ключи шумят, заливы стонут,
И мшистый ил их тока полн,
Питаясь, в сладкой влаге тонут
Брега в своих разлитье волн.
Уже в полях потоки вьются,
Журча по камышкам биются,
Стократ свивающись, струи;
Исшед, им ратай рвы копает,
И влага силе уступает,
Лиющись в новые ручьи.

Замолкли вихри непогодны,
И бурны спер Борей уста,
Почув веленья неугодны,
Летит он в мрачные места.
И только лишь любовник Флоры
От всхода утренней Авроры,
Колеблясь, прохлаждает день;
Непостоянный! лишь коснется -
И вдруг уже он инде вьется,
Из сени прелетая в сень.

Из скучной хижины выходит
Пастух с пастушкою своей
И паки тьму утех находит,
Привыкши жить среди полей.
Опять свою свирелку ладит,
Опять своих овечек гладит,
Которы вкруг его блеют;
Он ищет тех лугов и речек,
Близ коих летось пас овечек,
И кои, с гор разлившись, бьют.

Дождевны капли оросили
Едва согревшиесь поля,
Луга в ночи росу вкусили,
И угобзилася земля.
А между тем как влага плещет,
Фаумантийска дева блещет,
Прекрасна спутница дождей;
И, ставши новою денницей,

Лазурь и злато с багряницей
Нам кажет в радуге своей.

Наполнен воздух стал парами,
И воздымилася земля,
И меж мельчайшими шарами
Туман снисходит на поля.
Эфир в объятия земные
Поверг частицы водяные,
Растений сельных семена;
И се с упитанной пылинки
Встают колеблющись былинки,
Почув прекрасны времена.

Зефир, меж листвий повевая,
Живит в влагалищах их сок
И, тучный прах их согревая,
Творит на стебле цвет высок.
Одушевляясь, ветви древа
Не ощущают ветров рева
И внемлют соловьиный свист;
Крутится влага под корою,
Замерзша зимнею порою,
И паки зеленеет лист.

Им паки жизнь их возвратилась,
А наших дней возврата нет,
Когда один раз прокатилась
Весна цветущих наших лет.
Престанет мраз, снега растают,
А седины не расцветают,
И не исчезнет в жилах мраз;
Помолодеют древни дубы, -
Не будут наши дни сугубы,
Когда один увянем раз.

Я, Майков! в лиру ударяю,
Котору мне настроил ты,
Звенящи гласы повторяю,
Поя весенни красоты.

Я прежде пел сраженья звучны,
А днесь гласил растенья тучны,
В полях биющие ключи;
Ты брани петь меня наставил,
А я тебе сей стих составил
Во знак чувствительной души.

<1775>

Бежит, друзья, бежит невозвратимо время;
Давно ль зефиры здесь смягчали лютый мраз?
Успело уж взойти в земле зарыто семя,
Настал и жатвы час.

Отсюда солнышко недавно закатилось,
И кажется оно сзад этого бугру,
А завтре посмотри: когда не очутилось
Не там, где ввечеру?

Проходит скоро год, - да скоро возвратится,
Увядший цвет теперь раскинется весной;
А смертный человек уж младостью не льстится,
Бел ставши сединой.

Вотще заржавит меч и возвратится в ножны,
Вотще от яростных укроемся валов,
Вотще от непогод мы будем осторожны:
Все снидем в мрачный ров.

Ах! правда то, друзья, и боле чем желаем.
Оставим землю, дом и милую жену,

Погаснут страсти в нас, которыми пылаем,
И склонимся ко сну.

Сон будет ли тогда иль вечно разбужденье?
Ах! пусть то будет сон, коль страшно нам восстать!
Но нет: похощет ли творец свое рожденье
В сон срамный отметать?

Не дайте вашего, судьбы, мне видеть гнева,
Коль дней своих еще не скучил я длиной,
И пусть еще того слаб будет корень древа,
Что в ров сойдет со мной.

Блажен я, коль главу власы покроют седы,
Коль доведется мне жезлом стопы блюсти
И вам, уж старикам, средь тихия беседы,
Друзья! сказать: «Прости».

Теперь нам мило то, чтоб буйным вихрем мчиться,
И псами, и коньми, и полем прельщены,
А после будет нам противно отлучиться
На час от тишины.

Однако ж, о судьбы! коль буду я порочен,
О милосердии к вам дланей не простру,
Да рок мой ни на миг не будет мне отсрочен,
Пускай я млад умру.

К ХЕМНИЦЕРУ

Спокойствия пловец желает, бурю видя,
Желает и герой, войну возненавидя,
Спокойству уступить.
Но смутны души их того желают ложно,
Чего ни серебром, ни златом невозможно
Им, Хемницер, купить!

Мучитель убежать не может от тревоги
Ни в восходящие ко облакам чертоги,
Ни в Алциноев сад;

И целая толпа рабов его смущенных
Не может воспятить вкруг кровов позлащенный
Летающих досад.

С ним горькая тоска беседует всечасно,
И что приятно всем - ему лишь то ужасно:
И дружество, и сон.
Угрызы желчь лиют во снедь его любезну:
Он ярость в чаше пьет и видит тамо бездну,
Где прочи видят трон.

А тихий сон селян смыкает очи томны
И вносит на крылах в их домы неогромны
Ласкающи мечты;
Спокойна их душа подобием природы,
И лучше день один весенния погоды
Всей мира суеты.

Блажен, кто, лишь зарей поутру пробуждаем
И в сени собственной зефиром прохлаждаем,
Всходяще солнце зрит!
О, кто меня в страну восхитит вожделенну,
Где на руку главу склонил бы утомленну,
В древесной сени скрыт!

Примите вы меня тогда, сладчайши музы!
И дайте существа проникнуть мне союзы,
Природы вечну связь:
Какою склонностью миры одушевленны
К горящим солнцам их согласно устремленны,
Колеблются, катясь.

Я буду петь в свирель у сей волны священной;
Ты будешь спровождать на лире позлащенной
Глас пенья моего;
И пусть придет мой день: ты здесь меня спокоишь
И, может быть, еще слезами удостоишь
Прах друга своего.

Когда ж со Львовым вы пойдете мимо оба
И станут помавать цветочки сверху гроба,
Поколебавшись вдруг,

Я заклинаю вас: постойте! не бежите!
И, в тихом трепете обнявшися, скажите:
«Се здесь лежит наш друг».

Капнист

ОДА НА РАБСТВО 1

Приемлю лиру, мной забвенну,
Отру лежащу пыль на ней;
Простерши руку, отягченну
Железных бременем цепей,
Для песней жалобных настрою,
И, соглася с моей тоскою,
Унылый, томный звук пролью
От струн, рекой омытых слезной;
Отчизны моея любезной
10Порабощенье воспою.

А ты, который обладаешь
Един подсолнечною всей,
На милость души преклоняешь
Возлюбленных тобой царей,
Хранишь от злого их навета!
Соделай, да владыки света
Внушат мою нелестну речь, -
Да гласу правды кротко внемлют
И на злодеев лишь подъемлют
20Тобою им врученный меч.

В печальны мысли погруженный,
Пойду, от людства удалюсь

На холм, древами осененный,
В густую рощу уклонюсь,
Под мрачным, мшистым дубом сяду.
Там моему прискорбну взгляду
Прискорбный всё являет вид:
Ручей там с ревом гору роет,
Унывно ветр меж сосен воет,
30Летя с древ, томно лист шумит.

Куда ни обращу зеницу,
Омытую потоком слез,
Везде, как скорбную вдовицу,
Я зрю мою отчизну днесь:
Исчезли сельские утехи,
Игрива резвость, пляски, смехи;
Веселых песней глас утих;
Златые нивы сиротеют;
Поля, леса, луга пустеют;
40Как туча, скорбь легла на них.

Везде, где кущи, села, грады
Хранил от бед свободы щит,
Там тверды зиждет власть ограды
И вольность узами теснит.
Где благо, счастие народно
Со всех сторон текли свободно,
Там рабство их отгонит прочь.
Увы! судьбе угодно было,
Одно чтоб слово превратило
50Наш ясный день во мрачну ночь.

Так древле мира вседержитель
Из мрака словом свет создал.
А вы, цари! на то ль зиждитель
Своей подобну власть вам дал,
Чтобы во областях подвластных
Из счастливых людей несчастных
И зло из общих благ творить?
На то ль даны вам скиптр, порфира,
Чтоб были вы бичами мира
60И ваших чад могли губить?

Воззрите вы на те народы,
Где рабство тяготит людей,
Где нет любезныя свободы
И раздается звук цепей:
Там к бедству смертные рожденны,
К уничиженью осужденны,
Несчастий полну чашу пьют;
Под игом тяжкия державы
Потоками льют пот кровавый
70И зляе смерти жизнь влекут;

Насилия властей страшатся;
Потупя взор, должны стенать;
Подняв главу, воззреть боятся
На жезл, готовый их карать.
В веригах рабства унывают,
Низвергнуть ига не дерзают,
Обременяющего их,
От страха казни цепенеют
И мыслию насилу смеют
80Роптать против оков своих.

Я вижу их, они исходят
Поспешно из жилищ своих.
Но для чего с собой выводят
Несущих розы дев младых?
Почто, в знак радости народной,
В забаве искренней, свободной
Сей празднуют прискорбный час?
Чей образ лаврами венчают
И за кого днесь воссылают
90К творцу своих молений глас?

Ты зришь, царица! се ликует
Стенящий в узах твой народ.
Се он с восторгом торжествует
Твой громкий на престол восход.
Ярем свой тяжкий кротко сносит
И благ тебе от неба просит,
Из мысли бедство истребя,
А ты его обременяешь:

Ты цепь на руки налагаешь,
100Благословящие тебя!

Так мать, забыв природу в гневе,
Дитя, ласкающеесь к ней,
Которое носила в чреве,
С досадой гонит прочь с очей,
Улыбке и слезам не внемлет,
В свирепстве от сосцев отъемлет
Невинный, бедственный свой плод,
В страданьи с ним не сострадает
И прежде сиротства ввергает
110Его в злосчастие сирот.

Но ты, которыя щедроты
Подвластные боготворят,
Коль суд твой, коль твои доброты
И злопреступника щадят, -
Возможно ль, чтоб сама ты ныне
Повергла в жертву злой судьбине
Тебя любящих чад твоих?
И мыслей чужда ты суровых, -
Так что же? - благ не скрыла ль новых
120Под мнимым гнетом бедствий сих?

Когда пары и мглу сгущая,
Светило дня свой кроет вид,
Гром, мрачны тучи разрывая,
Небесный свод зажечь грозит,
От громкого перунов треска
И молнии горящей блеска
Мятется трепетна земля, -
Но солнце страх сей отгоняет
И град сгущенный растопляет,
130Дождем проливши на поля.

Так ты, возлюбленна судьбою,
Царица преданных сердец,
Взложенный вышнего рукою
Носяща с славою венец!
Сгущенну тучу бед над нами

Любви к нам твоея лучами,
Как бурным вихрем, разобьешь,
И, к благу бедствие устроя,
Унылых чад твоих покоя,
140На жизнь их радости прольешь.

Дашь зреть нам то златое время,
Когда спасительной рукой
Вериг постыдно сложишь бремя
С отчизны моея драгой.
Тогда - о лестно упованье! -
Прервется в тех краях стенанье,
Где в первый раз узрел я свет.
Там, вместо воплей и стенаний,
Раздастся шум рукоплесканий
150И с счастьем вольность процветет.

Тогда, прогнавши мрак печали
Из мысли горестной моей
И зря, что небеса скончали
Тобой несчастье наших дней,
От уз свободными руками
Зеленым лавром и цветами
Украшу лиру я мою;
Тогда, вослед правдивой славы,
С блаженством твоея державы
160Твое я имя воспою.

ОДА НА УНЫНИЕ

Дни отрадны! где сокрылись
Ваша светлость и красы?
Мраком горести затмились
Прежни ясные часы.
Всё в глазах моих постылый,
Томный принимает вид,
Скорбь в душе моей унылой
Чувство радости мертвит.

Как приятно расцветало
10Утро юных, светлых дней!
В полдень облако застлало
Жизни горизонт моей.
Мрак вокруг меня сгустился,
Туча двигнуласьс грозой,
Вихрь столбом до облак взвился,
Гром раздался над главой.

Смертных жизнь! о сколь ужасен,
Зол прилив твой и отлив!
В счастьи вздремлешь безопасен,
20А проснешься несчастлив.
Так, средь нег, среди покою
Бездна мне открылась бед.
Горесть острою косою
Дней моих посекла цвет.

Луг весенний украшая,
На заре цветок расцвел;
Ароматами дыхая,
Лакомых манит он пчел.
Мотылек на нем садится,
30С бабочкой резвясь драгой,
И прохожий веселится
Раннею его красой.

Но внезапно червь презренный
Подъедает корешок:

Вянет стебль и лист зеленый,
Клонит голову цветок,
Блекнет, сохнет и мертвеет.
Странник изумленный стал,
Удивляется, жалеет:
40«Что толь рано он увял?»

Так и я в тоске томлюся,
Душу тяжка скорбь гнетет,
Но куда ни оглянуся, -
Сострадающего нет;
И любови сердце жадно
К чьей груди ни приложу,
Всюду токмо чувство хладно
Иль измену нахожу.

О, когда б я мог мгновенно
50В дикий пренестись предел,
Где бы лес дремучий, темный
Ввек людских следов не зрел,
Где б не стлался дым жилищный,
Ловчих клик не слышен был,
Где б лишь зверь скитался хищный
И в пещерах с бурей выл.

Тамо на скале кремнистой,
Подмывая мол волной,
Сев под со́сной мрачной, мшистой,
60Я бы глас унылый мой,
Вопль, стенанье безотрадно
С стоном бури съединял
И бесчувственностью хладной
Никого не упрекал.

Но куда б ни тщился скрыться,
Скорбь везде пойдет вослед.
Где ж возможно защититься
От гнетенья лютых бед?
Где, как не в земной утробе?
70Мир есть трудный, скорбный путь;
В тесном токмо, в мрачном гробе
Мы возможем отдохнуть.

Поспеши ж, о смерть отрадна!
Тронься горестью моей:
Пусть твоя десница хладна
Очи мне смежит скорей.
Ты, сыра земля! смягчися,
Попусти мне в вечность шаг.
Лоно мрака! расступися
80И от скорби скрой мой прах.

<1796>

ВЕСНА
Кн. I, ода IV

Уж юный май в весенней неге
Спешит, прогнавши зимний хлад,
Суда, осохшие на бреге,
На волны с крутизны скользят,
К загону стадо не теснится,
Не жмется к огоньку пастух
И инеем не серебрится
Покрывшийся травою луг.

При лунном в рощице сияньи
Сзывает Ладо юных дев.
В прозрачном льняном одеяньи,
Они, под плясовый напев,
Сплетяся белыми руками,
Летают, чуть клоня траву,
И мерно легкими стопами
Атласят мягку мураву.

Вот время первые цветочки
С блестящею росой срывать
И, свив душистые веночки,
Власы красавиц увенчать.
Вот время влюбчивому Лелю ,
На место жертвенника, в честь
Из мягких роз постлать постелю,
А в жертву - горлицу принесть.

Мой друг! тебя днесь рок ласкает,
Но бледно-тоща смерть ногой
Равно в златую дверь толкает,
Как в двери хижины простой.
Превратна жизнь и скоротечна
Претит достичь нам дальних мет;
За нею ночь нас встретит вечна,
И хлябь земная всех пожрет.

Там злато, знатность напыщенна
Не развлекут твоих очей.
Приятство дружества священна
Души не упоит твоей.
Не будешь виночерпной чашей
В пирах любовь ты воспалять;
В объятьях неги с милой Дашей
Сладчайший всех нектар вкушать.

Спеши ж - в кругу отрад, веселий
Крылатый миг останови:
Брегись, чтоб с ним не улетели
Восторги первыя любви.
Лишь раз ее очарованье
Нас может в жизни усладить, -
Увы! прелестно сна мечтанье,
Проснувшись, льзя ли возвратить?

<1799>, <1806>

Державин

НА ВЗЯТИЕ ИЗМАИЛА

О, коль монарх благополучен,
Кто знает россами владеть!
Он будет в свете славой звучен
И всех сердца в руке иметь.

Ода г. Ломоносова

Везувий пламя изрыгает,
Столп огненный во тьме стоит,
Багрово зарево зияет,
Дым черный клубом вверх летит;
Краснеет понт, ревет гром ярый,
Ударам вслед звучат удары;
Дрожит земля, дождь искр течет;
Клокочут реки рдяной лавы, -
О росс! Таков твой образ славы,
Что зрел под Измаилом свет!

О росс! О род великодушный!
О твердокаменная грудь!
О исполин, царю послушный!
Когда и где ты досягнуть
Не мог тебя достойной славы?
Твои труды - тебе забавы;
Твои венцы - вкруг блеск громов;
В полях ли брань - ты тмишь свод звездный»
В морях ли бой - ты пенишь бездны, -
Везде ты страх твоих врагов.

На подвиг твой вождя веленьем
Ты идешь, как жених на брак.
Марс видит часто с изумленьем,
Что и в бедах твой весел зрак.
Где вкруг драконы медны ржали,

Из трех сот жерл огнем дышали,
Ты там прославился днесь вновь.
Вождь рек: «Се стены Измаила!
Да сокрушит твоя их сила!..»
И воскипела бранна кровь.

Как воды, с гор весной в долину
Низвержась, пенятся, ревут,
Волнами, льдом трясут плотину,
К твердыням россы так текут.
Ничто им путь не воспящает;
Смертей ли бледных полк встречает,
Иль ад скрежещет зевом к ним, -
Идут - как в тучах скрыты громы,
Как двигнуты безмолвны холмы;
Под ними стон, за ними - дым.

Идут в молчании глубоком,
Во мрачной страшной тишине,
Собой пренебрегают, роком;
Зарница только в вышине
По их оружию играет;
И только их душа сияет,
Когда на бой, на смерть идет.
Уж блещут молнии крылами,
Уж осыпаются громами -
Они молчат, - идут вперед.

Не бард ли древний, исступленный,
Волшебным их ведет жезлом?
Нет! свыше пастырь вдохновенный
Пред ними и дет со крестом;
Венцы нетленны обещает
И кровь пролить благословляет
За честь, за веру, за царя;
За ним вождей ряд пред полками,
Как бурных дней пред облаками
Идет огнистая заря.

Идут. - Искусство зрит заслугу
И, сколь их дух был тут велик,

Вещает слух земному кругу,
Но мне их раздается крик;
По лестницам на град, на стогны.
Как шумны волны через волны,
Они возносятся челом;
Как угль - их взоры раскаленны;
Как львы на тигров устремленны,
Бегут, стеснясь, на огнь, на гром.

О! что за зрелище предстало!
О пагубный, о страшный час!
Злодейство что ни вымышляло,
Поверглось, россы, всё на вас!
Зрю камни, ядра, вар и бревны, -
Но чем герои устрашенны?
Чем может отражен быть росс?
Тот лезет по бревну на стену;
А тот летит с стены в геенну, -
Всяк Курций, Деций, Буароз!

Всяк помнит должность, честь и веру,
Всяк душу и живот кладет.
О россы! нет вам, нет примеру,
И смерть сама вам лавр дает.
Там в грудь, в сердца лежат пронзенны,
Без сил, без чувств, полмертвы, бледны,
Но мнят еще стерть вражий рог:
Иной движеньем ободряет,
А тот с победой восклицает:
Екатерина! - с нами бог!

Какая в войсках храбрость рьяна!
Какой великий дух в вождях!
В одних душа рассудком льдяна,
У тех пылает огнь в сердцах.
В зиме рожденны под снегами,
Под молниями, под громами,
Которых с самых юных дней
Питала слава, верность, вера, -
Где можно вам сыскать примера?
Не посреди ль стихийных прей?

Представь: по светлости лазуря,
По наклонению небес
Взошла черно-багрова буря
И грозно возлегла на лес;
Как страшна нощь, надулась чревом,
Дохнула с свистом, воем, ревом,
Помчала воздух, прах и лист;
Под тяжкими ее крылами
Упали кедры вверх корнями
И затрещал Ливан кремнист.

Представь последний день природы,
Что пролилася звезд река;
На огнь пошли стеною воды,
Бугры взвились за облака;
Что вихри тучи к тучам гнали,
Что мрак лишь молньи освещали,
Что гром потряс всемирну ось,
Что солнце, мглою покровенно,
Ядро казалось раскаленно:
Се вид, как вшел в Измаил росс!

Вошел! «Не бойся»,- рек, и всюды
Простер свой троегранный штык:
Поверглись тел кровавы груды,
Напрасно слышан жалоб крик;
Напрасно, бранны человеки!
Вы льете крови вашей реки,
Котору должно бы беречь;
Но с самого веков начала
Война народы пожирала,
Священ стал долг: рубить и жечь!

Тот мыслит овладеть всем миром,
Тот не принять его оков;
Вселенной царь стал врану пиром,
Герои - снедию волков.
Увы! пал крин, и пали терны. -
Почто ж? - Судьбы небесны темны, -
Я здесь пою лишь браней честь.
Нас горсть, - но полк лежит пред нами»;

Нас полк, - но с тысячьми и тьмами
Мы низложили город в персть.

И се уже шумя стремится
Кровавой пены полн Дунай,
Пучина черная багрится,
Спершись от трупов, с краю в край;
Уже бледнеюща Мармора
Дрожит плывуща к ней позора,
Костры тел видя за костром!
Луна полна на башнях крови,
Поникли гордой Мекки брови;
Стамбул склонился вниз челом.

О! ежели издревле миру
Побед славнейших звук гремит,
И если приступ славен к Тиру, -
К Измаилу больше знаменит.
Там был вселенной покоритель,
Машин и башен сам строитель,
Горой он море запрудил,
А здесь вождя одно веленье
Свершило храбрых россов рвенье;
Великий дух был вместо крыл.

Услышь, услышь, о ты, вселенна!
Победу смертных выше сил;
Внимай Европа удивленна,
Каков сей россов подвиг был.
Языки, знайте, вразумляйтесь,
В надменных мыслях содрогайтесь;
Уверьтесь сим, что с нами бог;
Уверьтесь, что его рукою
Один попрет вас росс войною,
Коль встать из бездны зол возмог!

Я вижу страшную годину:
Его три века держит сон,
Простертую под ним долину
Покрыл везде колючий терн;
Лице туман подернул бледный,

Ослабли мышцы удрученны,
Скатилась в мрак глава его;
Разбойники вокруг суровы
Взложили тяжкие оковы,
Змия на сердце у него.

Он спит - и несекомы гады
Румяный потемняют зрак,
Войны опустошают грады,
Раздоры пожирают злак;
Чуть зрится блеск его короны,
Страдает вера и законы,
И ты, к отечеству любовь!
Как зверь, его Батый рвет гладный,
Как змей, сосет лжецарь коварный, -
Повсюду пролилася кровь!

Лежал он во своей печали,
Как темная в пустыне ночь;
Враги его рукоплескали,
Друзья не мыслили помочь,
Соседи грабежом алкали;
Князья, бояра в неге спали
И ползали в пыли, как червь, -
Но бог, но дух его великий
Сотряс с него беды толики, -
Расторгнул лев железну вервь!

Восстал! как утром холм высокой
Встает, подъемляся челом
Из мглы широкой и глубокой,
Разлитой вкруг его, и, гром
Поверх главы в ничто вменяя,
Ногами волны попирая,
Пошел - и кто возмог проти в?
От шлема молнии скользили,
И океаны уступили,
Стопам его пути открыв.

Он сильны орды пхнул ногою,
Края азийски потряслись;

Упали царствы под рукою,
Цари, царицы в плен влеклись;
И победителей разитель,
Монархий света разрушитель
Простерся под его пятой;
В Европе грады брал, тряс троны,
Свергал царей, давал короны
Могущею своей душой.

Где есть народ в краях вселенны,
Кто б столько сил в себе имел:
Без помощи, от всех стесненный,
Ярем с себя низвергнуть смел
И, вырвав бы венцы лавровы,
Возверг на тех самих оковы,
Кто столько свету страшен был?
О росс! твоя лишь добродетель
Таких великих дел содетель;
Лишь твой орел луну затмил.

Лишь ты, простря твои победы,
Умел щедроты расточать:
Поляк, турк, перс, прус, хин и шведы
Тому примеры могут дать.
На тех ты зришь спокойно стены.
Тем паки отдал грады пленны;
Там унял прю, тут бунт смирил;
И сколь ты был их победитель,
Не меньше друг, благотворитель,
Свое лишь только возвратил.

О кровь славян! Сын предков славных!
Несокрушаемый колосс!
Кому в величестве нет равных,
Возросший на полсвете росс!
Твои коль славны древни следы!
Громчай суть нынешни победы:
Зрю вкруг тебя лавровый лес;
Кавказ и Тавр ты преклоняешь,
Вселенной на среду ступаешь
И досязаешь до небес.

Уже в Эвксине с полунощи
Меж вод и звезд лежит туман,
Под ним плывут дремучи рощи;
Средь них как гор отломок льдян
Иль мужа нека тень седая
Сидит, очами озирая:
Как полный месяц щит его,
Как сосна рында обожженна,
Глава до облак вознесенна, -
Орел над шлемом у него.

За ним златая колесница
По розовым летит зарям;
Сидящая на ней царица,
Великим равная мужам,
Рукою держит крест одною,
Возженный пламенник другою,
И сыплет блески на Босфор;
Уже от северного света
Лице бледнеет Магомета,
И мрачный отвратил он взор.

Не вновь ли то Олег к Востоку
Под парусами флот ведет
И Ольга к древнему потоку
Занятый ею свет лиет?
Иль россов и дет дух военный,
Христовой верой провожденный,
Ахеян спасть, агарян стерть? -
Я слышу, громы ударяют,
Пророки, камни возглашают:
То будет ныне или впредь!

О! вы, что в мыслях суетитесь
Столь славный россу путь претить,
Помочь врагу Христову тщитесь
И вере вашей изменить!
Чем столько поступать неправо,
Сперва исследуйте вы здраво
Свой путь, цель росса, суд небес;
Исследуйте и заключите:

Вы с кем и на кого хотите?
И что ваш року перевес?

Ничто - коль росс рожден судьбою
От варварских хранить вас уз,
Темиров попирать ногою,
Блюсть ваших от Омаров муз,
Отмстить крестовые походы,
Очистить иордански воды,
Священный гроб освободить,
Афинам возвратить Афину,
Град Константинов Константину
И мир Афету водворить.

Афету мир? - О труд избранный!
Достойнейший его детей,
Великими людьми желанный,
Свершишься ль ты средь наших дней?
Доколь Европа просвещенна
С перуном будешь устремленна
На кровных братиев своих?
Не лучше ль внутрь раздор оставить
И с россом грудь одну составить
На общих супостат твоих?

Дай руку! - и пожди спокойно:
Сие и росс один свершит,
За беспрепятствие достойно
Тебя трофеем наградит.
Дай руку! дай залог любови!
Не лей твоей и нашей крови,
Да месть всем в грудь нам не взойдет;
Пусть только ум Екатерины,
Как Архимед, создаст машины;
А росс вселенной потрясет.

Чего не может род сей славный,
Любя царей своих, свершить?
Умейте лишь, главы венчанны!
Его бесценну кровь щадить.
Умейте дать ему вы льготу,
К делам великим дух, охоту

И правотой сердца пленить.
Вы можете его рукою
Всегда, войной и не войною,
Весь мир себя заставить чтить.

Война, как северно сиянье,
Лишь удивляет чернь одну:
Как светлой радуги блистанье,
Всяк мудрый любит тишину.
Что благовонней аромата?
Что слаще меда, краше злата
И драгоценнее порфир?
Не ты ль, которого всем взгляды
Лиют обилие, прохлады,
Прекрасный и полезный мир?

Приди, о кроткий житель неба,
Эдемской гражданин страны!
Приди! - и, как сопутник Феба,
Дух теплотворный, бог весны,
Дохни везде твоей душою!
Дохни, - да расцветет тобою
Рай сладости в домах, в сердцах!
Под сению Екатерины
Венчанны лавром исполины
Возлягут на своих громах.

Премудрость царствы управляет;
Крепит их - вера, правый суд;
Их труд и мир обогащает,
Любовию они цветут.
О пол прекрасный и почтенный,
Кем россы рождены, кем пленны!
И вам днесь предлежат венцы.
Плоды побед суть звуки славы,
Побед основа - тверды нравы,
А добрых нравов вы творцы!

Когда на брани вы предметов
Лишилися любви своей,
И если без войны, наветов
Полна жизнь наша слез, скорбей, -

Утешьтесь! - Ветры в ветры дуют,
Стихии меж собой воюют;
Сей свет - училище терпеть.
И брань коль восстает судьбою,
Сын россиянки среди бою
Со славой должен умереть.

А слава тех не умирает,
Кто за отечество умрет;
Она так в вечности сияет,
Как в море ночью лунный свет.
Времен в глубоком отдаленьи
Потомство тех увидит тени,
Которых мужествен был дух.
С гробов их в души огнь польется,
Когда по рощам разнесется
Бессмертной лирой дел их звук.

Конец 1790 или начало 1791

На взятие Измаила (стр. 156).

Эпиграф к оде взят из «Оды императрице Екатерине Алексеевне на ея восшествие на престол июля 28 дня 1762 года» Ломоносова (строфа 22).

Вождя веленьем. Державин имеет в виду Г. А. Потемкина, командовавшего русской армией на юге. Непосредственным штурмом Измаила (11 декабря 1790 г.) командовал великий русский полководец А. В. Суворов.

Из трех сот жерл огнем дышали. Русские войска взяли в Измаиле 285 пушек.

Пастырь вдохновенный Пред ними идет со крестом. Первым на измаильские стены ворвался священник одного из полков

Стогны - площади, улицы.

Всяк Курций, Деций, Буароз. «Первый - всадник римский, бросившийся в разверзтую бездну, чтоб утишить в Риме моровое поветрие; второй - полководец римский, бросившийся в первые ряды, чтоб одержать победу над неприятелем; третий - капитан французский, влез во время бури на скалу вышиною в 80 сажень по веревочной лестнице и взял крепость»

Рог - сила, могущество.

Пря - раздор, распря, война. В данном случае «стихийные при» - «борьба стихий», ветра, наводнений и пр.

Персть - прах, пыль.

И если приступ славен к Тиру и т. д. «Александр Великий, отправившийся для покорения Персии, когда не мог взять на пути лежащего города Тира, то чтоб ближе подвесть стенобитные машины или тараны, запрудил он Тирский залив и взял город»

Я вижу страшную годину и т. д. Имеется в виду татарское иго.

Лжецарь коварный - Лжедмитрий, Григорий Отрепьев.

Монархий света разрушитель. «Разрушили Римскую монархию племена татарские и прочие северные обитатели, которые покорены россиянами»

Поляк, турк, перс, прусс, хин и шведы. «Соседние народы, окружающие Российскую империю». Хин - китаец. Прусс - пруссак.

Среда вселенной. «Под сим разумеется Византия, или Константинополь, почитавшийся древними за центр земной»

Под ним плывут дремучи рощи. «Под парусами многие суда, или флоты» (Об. Д., 610).

Иль мужа нека тень седая. По-видимому, Державин говорит о «северном исполине», т. е. России вообще.

Как сосна, рында обожженна. «Рында, дубина или палица, орудие древних княжеских придворных, которые и сами назывались рындами» Сидящая на ней царица. Имеется в виду Екатерина II.

Олег - киевский князь, завоевавший Царьград (Константинополь).

Ольга - киевская княгиня, по преданию принявшая в Константинополе христианство. «Одним из лозунгов предполагавшегося завоевания Константинополя было восстановление в нем православия как правительственной религии»

Ахеян спасть, агарян стерть. «Ахеяне - греки, агаряне - турки», т. е. освободить греков от турецкого владычества

Пророки, камни возглашают. «В Византии находятся камни с надписями древних восточных народов, которые пророчествуют о взятии северными народами Константинополя; мистики находят о том пророчество в самом священном писании» (Об. Д., 610).

О! вы, что в мыслях суетитесь и т. д. «Эта строфа относится преимущественно к Англии и Пруссии, которые оказывали самое сильное сопротивление видам России на Турцию» (Грот, 1, 357).

Темир - Тамерлан (см. ваше, стр. 377), «которого племена, будучи россиянами побеждены, защищают ныне Европу от варварских набегов»

Блюсть ваших от Омаров муз. «Омар, зять Магомета, завоевавши Александрию, сжег славную библиотеку» (Об. Д., 611).

Афинам возвратить Афину. «Т. е. город Афины возвратить богине его Минерве (в греческой мифологии - Афина. В. З. ), под которою разумеется императрица Екатерина» (Об. Д., 611).

Град Константинов Константину. «Константинополь подвергнуть державе великого князя Константина Павловича, к чему покойная государыня все мысли свои устремляла» (Об. Д., 611).

И мир Афету водворить. Под именем Иафета, сына Ноя, бывшего, по Библии, родоначальником арийских племен, Державин разумеет Европу.

Великими людьми желанный! «Генрих IV и многие другие большие люди желали всеобщий в Европе мир утвердить; на сей системе и поныне у многих голова вертится» (Об. Д., 611).

НА ПЕРЕХОД АЛЬПИЙСКИХ ГОР

1. ‎Сквозь тучи, вкруг лежащи, черны,
Твой горний кроющи полет,
Носящи страх нам, скорби зельны,
Ты грянул наконец! - И свет,
От молнии твоей горящий,
Сердца Альпийских гор потрясший,
Струей вселенну пролетел;
Чрез неприступны переправы,
На высоте ты новой славы
Явился, северный Орел!

2. ‎О радость! - Муза, дай мне лиру,
Да вновь Суворова пою!
Как слышен гром за громом миру,
Да слышит всяк так песнь мою!
Побед его плененный слухом,
Лечу моим за ним я духом
Чрез долы, холмы и леса;
Зрю - близ меня зияют ады,
Над мной шумящи водопады,
Как бы склонились небеса .

3. ‎Идет в веселии геройском
И тихим манием руки,
Повелевая сильным войском,
Сзывает вкруг себя полки.
«Друзья!» он говорит: «известно,
Что Россам мужество совместно;
Но нет теперь надежды вам.
Кто вере, чести друг неложно,
Умреть иль победить здесь должно ». -
«Умрем!» клик вторит по горам.

4. ‎Идет, - о зрелище прекрасно,
Где, прямо верностью горя,
Готово войско в брань бесстрашно !
Встает меж их любезна пря:
Все движутся на смерть послушно,
Но не хотят великодушно
Идти за вождем назади;
Сверкают копьями, мечами:
Как холм объемлется волнами,
Идет он с шумом - впереди.

5. ‎Ведет в пути непроходимом
По темным дебрям, по тропам,
Под заревом, от молньи зримом,
И по бегущим облакам;
День - нощь ему среди туманов,
Нощь - день от громовых пожаров;
Несется в бездну по вервям,
По камням лезет вверх из бездны;
Мосты ему - дубы зажжены;
Плывет по скачущим волнам.

6. ‎Ведет под снегом, вихрем, градом,
Под ужасом природы всей;
Встречается спреди и рядом
На каждом шаге с тьмой смертей;
Отвсюду окружен врагами,
Водой, горами, небесами
И воинством противных сил.
Вблизи падут со треском холмы,
Вдали там гулы ропчут, громы,
Скрежещет бледный голод в тыл .

7. ‎Ведет - и некая громада,
Гигант пред ним восстал в пути;
Главой небес, ногами ада
Касаяся, претит идти;
Со ребр его шумят вниз реки,
Пред ним мелькают дни и веки,
Как вкруг волнующийся пар:
Ничто его не потрясает,
Он гром и бури презирает;
Нахмурясь, смотрит Сен-Готар .

8. ‎А там - волшебница седая
Лежит на высоте холмов;
Дыханьем солнце отражая,
Блестит вдали огнями льдов,
Которыми одета зрится:
Она на всю природу злится,
И в страшных инистых скалах,
Нависнутых снегов слоями,
Готова задавить горами
Иль в хладных задушить когтях.

9. ‎А там - невидимой рукою
Простертое с холма на холм
Чудовище, как мост длиною ,
Рыгая дым и пламень ртом,
Бездонну челюсть разверзает,
В единый миг полки глотает.
А там - пещера черна снит
И смертным мраком взоры кроет;
Как бурею, гортанью воет:
Пред ней Отчаянье сидит.

10. ‎Пришедши к чудам сим природы,
Что б славный учинил Язон?
Составила б Медея воды,
А он на них навел бы сон.
Но в Россе нет коварств примера;
Крыле его суть должность, вера
И исполинской славы труд.
Корабль на парусах как в бурю
По черному средь волн лазурю,
Так он летит в опасный путь.

11. ‎Уж тучи супостат засели
По высотам, в ущельях гор,
Уж глыбы, громы полетели,
И осветили молньи взор;
Власы у храбрых встали дыбом,
И к сей отваге, страшной дивом,
Склонился в помощь свод небес.
С него зря бедствия толики,
Трепещет в скорби Петр Великий:
Где Росс мой? - След и слух исчез.

12. ‎Но что? не дух ли Оссиана ,
Певца туманов и морей,
Мне кажет под луной Морана ,
Как шел он на царя царей?
Нет, зрю - Массена под землею
С Рымникским в тме сошлися к бою:
Чело с челом, глаза горят;
Не громы ль с громами дерутся?
Мечами о мечи секутся,
Вкруг сыплют огнь, - хохочет ад !

13. ‎Ведет туда, где ветр не дышит
И в высотах и в глубинах,
Где ухо льдов лишь гулы слышит,
Катящихся на крутизнах.
Ведет - и скрыт уж в мраке гроба ,
Уж с хладным смехом шепчет злоба:
Погиб средь дерзких он путей!
Но Россу где и что преграда?
С тобою Бог - и гор громада
Раздвиглась силою твоей.

14. ‎Как лев могущий, отлученный
Ловцов коварством от детей,
Забрал препятством раздраженный,
Бросая пламя из очей,
Вздымая страшну гриву гневом,
Крутя хвостом, рыкая зевом
И прескоча преграды, вдруг
Ломает копья, луки, стрелы:
Чрез непроходны так пределы
Тебя, герой, провел твой дух.

15. ‎Или, Везувия в утробе
Как споря, океан с огнем
Спирают в непрерывной злобе
Горящу лаву с вечным льдом,
Клокочут глухо в мраке бездны;
Но хлад прорвет как свод железный,
На воздух льется пламень, дым, -
Таков и Росс: средь горных споров
На Галла стал ногой Суворов,
И горы треснули под ним.

16. ‎Дадите ль веру вы, потомки,
Толь страшных одоленью сил?
Дела героев древних громки,
До волн Средьземных доходил
Алкид, и знак свой там поставил
На то, чтоб смертный труд оставил
И дале не дерзал бы взор;
Но, сильный Геркулес российский!
Тебе столпы его знать низки:
Шагаешь ты чрез цепи гор.

В них обычно два героя - полководец и русское воинство, персонифицированное в образе богатыря Росса (русский). Образная система обильно насыщена мифологическими именами и аллегориями. Так, например, в оде «Осень во время осады Очакова» в одной строфе представлены и бог войны Марс, и российский герб - орел, и луна как символ магометанства. В оде «На взятие Измаила» Державин широко пользуется художественными средствами Ломоносова-одописца, в том числе нагнетанием гиперболизированных образов, создающих напряженную картину боя. Военные действия сравниваются с извержением вулкана, с бурей и даже с апокалипсическим концом мира.

Одной из важнейших победно-патриотических од Державина является "На взятие Измаила" (1790), где рельефно выступает героический образ русского народа - величественного Росса, взявшего неприступную турецкую твердыню. Необъятная сила русского воина-исполина уподобляется могучим и страшным проявлениям грозных сил природы, описанным в начале оды: извержению вулкана, землетрясению, сиянию молний и раскатам грома, бурному волнению морской стихии. Таким же устрашающе-могущественным предстает и ратный подвиг воинов; весь образно-тематический ряд призван подчеркнуть стихийную, природную мощь русского богатыря. Но эта сила воинов действует не сама по себе, а послушна царю и полководцам, освящена верой, вдохновляется чувством патриотизма. Таким образом, здесь сделана попытка нарисовать собирательный образ русского воина и через него определить национальный характер русского народа, сочетающий в себе "лед и пламень", стихийную мощь и величие души, способность совершать подвиги, превышающие силы обычных смертных.

Но отдавая дань поэзии Ломоносова, Державин и в военно-патриотической лирике сумел сказать новое слово. Одним из таких явлений было его стихотворение «Снигирь» (1800) - поэтический отклик на смерть А. В. Суворова, последовавшую 6(19) мая 1800 г. Державин познакомился с Суворовым в первой половине 70-х годов XVIII в. Знакомство перешло в дружбу, чему немало способствовало сходство характеров и убеждений. За несколько дней до кончины Суворов спросил у Державина: «Какую же ты мне напишешь эпитафию?» - «По-моему, много слов не нужно,- отвечал Державин,- довольно сказать: «Здесь лежит Суворов».- «Помилуй бог, как хорошо! - произнес герой с живостью» . Суворов был похоронен в Александро-Невской лавре в церкви Благовещения. Эпитафия, сочиненная Державиным, до сего времени сохранилась на могильной плите. Своей простотой и краткостью она резко выделяется среди других надгробных надписей, пространных и напыщенных, с длинным перечнем титулов и наград.

Стихотворение «Снигирь» было создано, по словам самого Державина, при следующих обстоятельствах. «У автора в клетке был снигирь, выученный петь одно колено военного марша; когда автор попреставлении своего героя (т. е. Суворова) возвратился в дом, то услыша, что сия птичка поет военную песню, написал сию оду в память столь славного мужа».

Хотя Державин и называет «Спигиря» одой, но это слово утрачивает у него свой жанровый смысл. Высокую гражданскую тему Державин воплощает и форму глубоко личного, интимного произведения, вследствие чего в стихотворение вводятся подробности частной жизни поэта. Вот он, Державин, вернулся домой под гнетущим впечатлением от кончины Суворова. А веселый снегирь встречает его, как всегда, военным маршем. Но как не подходит этот марш к скорбному настроению поэта! И именно поэтому Державин начинает свое стихотворение мягким укором:

Что ты заводишь песню военну

Флейте подобно, милый снигирь?

Сравнение голоса снегиря с флейтой не случайно: в XVIII в. флейта была одним из основных инструментов военного оркестра, и флейтист часто шел впереди воинской части. В победно-патриотических одах поэты не стремились обрисовать образ воспеваемого ими полководца. Традиционные уподобления «Марсу», «Орлу» стирали индивидуальный облик героя. В стихотворении «Снигирь» Державин поставил перед собой принципиально иную задачу. Он пытался создать неповторимый облик своего покойного друга, излагая подробности его жизни. Державина не смущает соседство в его стихотворении слов «вождь», «богатырь» с такими словами, как «кляча», «солома», «сухарь». Он руководствовался не отвлеченными признаками жанра, а фактами самой действительности. «Суворов,- писал он в «Объяснениях»,- воюя в Италии, в жаркие дни ездил в одной рубашке перед войском на казачьей лошади или кляче... был неприхотлив в кушаньи и часто едал сухари; в стуже и в зное... себя закаливал подобно стали, спал на соломе или на сене, вставал на заре...» Замечателен эпитет «быстрый» («быстрый Суворов»), передающий и живой, стремительный характер полководца, и его молниеносные, неожиданные для врага, решения, примером которых может послужить знаменитый переход через Альпы.

Не скрыл Державин и печального положения своего героя в самодержавной России: «Скиптры давая, зваться рабом». В этих словах - горькая ирония над участью русских полководцев, судьба которых полностью зависела от милости или гнева монарха. Гонения на Суворова со стороны Павла I - яркий тому пример.

Особого внимания заслуживает метрика «Снигиря». Вместо канонической десятистишной строфы, которую закрепил за одой Ломоносов, Державин пользуется шестистишной, им самим придуманной строфой. Первые четыре стиха имеют перекрестную рифмовку, два последних - рифмуются с аналогичными стихами следующей строфы. Вместо обычного для оды четырехстопного ямба в «Снигире» - четырехстопный дактиль. Полные дактилические стопы чередуются с усеченными. После второй, усеченной стопы образуется пауза, придающая речи поэта взволнованный характер.

Его ода «На переход Альпийских гор», написанная в ноябре - декабре 1799 года, основана на точных исторических фактах. Материалом поэту служили донесения Суворова, печатавшиеся в «Прибавлениях» к газете «Санкт-Петербургские ведомости».

Державин, выразив свою радость по поводу того, что ему вновь довелось говорить о славе Суворова, ставит себя на место участника похода и мощной кистью рисует картины альпийской природы и препятствия, которые приходилось преодолевать суворовским богатырям.

С большой верностью говорит он о единении Суворова с войском, о том, что, выступая в поход, полководец постарался довести боевую задачу до каждого солдата, обеспечив сознательное выполнение своих приказаний. Эта черта военной педагогики Суворова была присуща ему, как никому другому из русских военачальников XVIII века.

Сквозь тучи вкруг лежащи, черны,
Твой горний кроющи полет,
Носящи страх нам, скорби зельны,
Ты грянул наконец! - И свет,
От молнии твоей горящий,
Сердца Альпийских гор потрясший,
Струей вселеину пролетел;
Чрез неприступны переправы
На высоте ты новой славы
Явился, северный орел!
О радость! - Муза! дай мне лиру,
Да вновь Суворова пою!
Как слышен гром за громом миру,
Да слышит всяк так песнь мою!
Побед его плененный слухом,
Лечу моим за ним я духом
Чрез долы, холмы и леса;
Зрю, близ меня зияют ады,
Над мной шумящи водопады,
Как бы склонились небеса.
Идет в веселии геройском
И тихим манием руки,
Повелевая сильным войском,
Сзывает вкруг себя полки.
«Друзья! - он говорит, - известно,
Что россам мужество совместно;
Но нет теперь надежды вам.
Кто вере, чести друг неложно,
Умреть иль победить здесь должно» -
«Умрем!» - клик вторит по горам.
Идет, - о, зрелище прекрасно,
Где прямо, верностью горя,
Готово войско в брань бесстрашно!
Встает меж их любезна пря:
Все движутся на смерть послушно,
Но не хотят великодушно
Идти за вождем назади;
Сверкают копьями, мечами.
Как холм, объемляся волнами,
Идет он с шумом - впереди.
Ведет в пути непроходимом
По темным дебрям, по тропам,
Под заревом, от молньи зримом,
И по бегущим облакам;
День - нощь ему среди туманов,
Нощь - день от громовых пожаров;
Несется в бездну по вервям,
По камням лезет вверх из бездны,
Мосты ему - дубы зажженны,
Плывет по скачущим волнам.
Ведет под снегом, вихрем, градом.
Под ужасом природы всей;
Встречается спреди и рядом
На каждом шаге с тьмой смертей;
Отвсюду окружен врагами:
Водой, горами, небесами
И воинством противных сил.
Вблизи падут со треском холмы,
Вдали там гулы ропчут, громы,
Скрежещет бледный голод в тыл.
Ведет - и некая громада,
Гигант пред ним восстал в пути,
Главой небес, ногами ада
Касаяся, претит идти.
Со ребр его шумят вниз реки,
Пред ним мелькают дни и веки,
Как вкруг волнующийся пар;
Ничто его не потрясает,
Он гром и бури презирает -
Нахмурясь смотрит Сен-Готар.
А там волшебница седая
Лежит на высоте холмов,
Дыханьем солнце отражая,
Блестит вдали огнями льдов.
Которыми одета зрится:
Она на всю природу злится
И в страшных инистых скалах,
Нависнутых снегов слоями,
Готова задавить горами
Иль в хладных задушить когтях.
А там, невидимой рукою
Простертое с холма на холм,
Чудовище, как мост длиною,
Рыгая дым и пламень ртом,
Бездонну челюсть разверзает,
В единый миг полки глотает;
А там - пещера черна спит
И смертным мраком взоры кроет,
Как бурею, гортанью веет:
Пред ней Отчаянье сидит.
Пришедши к чудам сим природы,
Что б славный учинил Язон?
Составила б Медея воды,
А он на них навел бы сон.
Но в россе нет коварств примера;
Крыле его суть должность, вера
И исполинской славы труд.
Корабль на парусах как в бурю
По черному средь волн лазурю,
Так он летит в опасный путь.
Уж тучи супостат засели
По высотам, в ущельях гор,
Уж глыбы, громы полетели
И осветили молньи взор;
Власы у храбрых встали дыбом,
И к сей отваге, страшной дивом,
Склонился в помощь свод небес.
С него зря бедствия толики,
Трепещет в скорби Петр Великий:
«Где росс мой?» - след и слух исчез.
Но что! не дух ли Оссиана,
Певца туманов и морей,
Мне кажет под луной Морана,
Как шел он на царя царей?
Нет, зрю, Массена под землею
С Рымникским в тьме сошлися к бою:
Чело с челом, глаза горят -
Не громы ль с громами дерутся? -
Мечами о мечи секутся,
Вкруг сыплют огнь, - хохочет ад.
Ведет туда, где ветр не дышит
И в высотах и в глубинах,
Где ухо льдов лишь гулы слышит,
Катящихся на крутизнах.
Ведет - и скрыт уж в мраке гроба,
Уж с хладным смехом шепчет злоба:
«Погиб средь дерзких он путей!»
Но россу где и что преграда?
С тобою бог! - И гор громада
Раздвиглась силою твоей.
Как лев могущий, отлученный
Ловцов коварством от детей,
Забрал препятством раздраженный,
Бросая пламя из очей,
Вздымая страшну гриву гневом,
Крутя хвостом, рыкая зевом
И прескача преграды, вдруг
Ломает копья, луки, стрелы, -
Чрез непроходны так пределы,
Тебя, герой! провел твой дух.
Или Везувия в утробе
Как, споря, океан с огнем
Спирают в непрерывной злобе
Горящу лаву с вечным льдом,
Клокочут глухо в мраке бездны;
Но клад прорвет как свод железный,
На воздух льется пламень, дым, -
Таков и росс средь горных -споров;
На Галла стал нотой Суворов,
И горы треснули под ним.
Дадите ль веру вы, потомки,
Толь страшных одоленью сил?
Дела героев древних громки,
До волн Средьзенных доходил
Алкид и знак свой там доставил
На то, чтоб смертный труд оставил
И дале не дерзал бы ашор, -
Но, сильный Геркулес российский!
Тебе столпы ег-а, знать, низки;
Шагаешь ты чрез цепи гор.
Идет - одет седым туманом -
По безднам страшный Исполин;
За ним летит в доспехе рдяном
Вослед младый птенец орлим.
Кто витязь сей багрянородный,
Соименитый и подобный
Владыке византийских страи?
Еще росс выше вознесется,
Когда и впредь не отречется
Несть Константин воинский сан.
Уж сыплются со скал безмерных
Полки сквозь облаков, как дождь!
Уж мечутся в врагов надменных:
В душах их слава, бог и вождь;
К отечеству, к царю любовью,
Или врожденной бранной кровью,
Иль к вере верой всяк крылат.
Не могут счесть мои их взоры,
Ни всех наречь: как молньи скоры,
Вокруг я блеском их объят.
Не Гозано ль там, богом данный,
Еще с чудовищем в реке
На смертный бой, самоизбранный,
Плывет со знаменем в руке?
Копье и меч из твердой стали,
О чешую преломшись, пали:
Стал безоружен и один.
Но, не уважа лютым жалом,
Разит он зверя в грудь кинжалом -
Нет, нет, се ты, россиянин!
О, сколько храбрости российской
Примеров видел уже свет!
Европа и предел азийской
Тому свидетельствы дает.
Кто хочет, стань на холм высоко
И кинь со мной в долину око
На птиц, на сей парящих стан.
Зри: в воздухе склубясь волнистом,
Как грудью бьет сокол их с свистом, -
Стремглав падет сраженный вран.
Так козни зла все упадают,
О Павел, под твоей рукой!
Народы длани простирают,
От бед спасенные тобой.
Но были б счастливей стократно,
Коль знали бы ценить обратно
Твою к ним милость, святость крыл;
Во храме ж славы письменами
Златыми, чтимыми веками,
Всем правда скажет: «Царь ты сил!»
Из мраков восстают стигийских
Евгений, Цесарь, Ганнибал,
Проход чрез Альпы войск российских
Их души славой обуял.
«Кто, кто, - вещают с удивленьем, -
С такою смелостью, стремленьем,
Прешел против- природы сил
И вражьих тьмы попрал затворов?
Кто больше нас?» - Твой блеск, Суворов!
Главы их долу преклонил-
Возьми кто летопись вселенной,
Геройские дела читай,
Ценя их истиной священной,
С Суворовым соображай;
Ты зришь тех слабость, сих пороки
Поколебали дух высокий, -
Но он из младости спешил
Ко доблести простерть лишь длани;
Куда ни послан был на брани,
Пришел, увидел, победил.
О ты, страна, где были нравы,
В руках оружье, в сердце бог!
На поприще которой славы
Могущий Леопольд не мог
Сил капли поглотить сил морем,
Где жизнь он кончил бедством, горем!
Скажи, скажи вселенной ты,
Гельвеция! быв наш свидетель:
Чья россов тверже добродетель?
Где больше духа высоты?
Промчи ж, о Русса! ты Секване,
Скорей дух русский, Павла мочь,
Цареубийц в вертепе, в стане
Ближайшу возвещая ночь.
Скажи: в руках с перуном Павел
Или хранитель мира, ангел,
Гремит, являя власть свою;
Престаньте нарушать законы
И не трясите больше троны,
Внемлите истину сию:
Днесь зверство ваше стало наго,
Вы рветесь за прибыток свой, -
Воюет росс за обще благо,
За свой, за ваш, за всех покой.
Вы жертва лжи и своевольства,
Он жертва долга и геройства;
В вас равенства мечта - в нем чин;
Суля вы вольность - взяли дани;
В защиту царств простер он длани;
Вы чада тьмы, - он света сын.
Вам видим бег светил небесных,
Не правит ли их ум един?
В словесных тварях, бессловесных
У всех есть вождь иль господин;
Стихиев разность - разнострастье,
Верховный ум - их всех согласье;
Монарша цепь есть цепь сердец.
Царь мнений связь, всех действ причина,
И кротка власть отца едина -
Живого бога образец.
Где ж скрыта к правде сей дорога,
Где в вольнодумном сердце мнят:
«Нет царской степени, нет бога», -
Быть тщетно счастливы хотят.
Ищай себе в народе власти,
Попри свои всех прежде страсти:
А быв глава, будь всем слугой.
Но где ж, где ваши Цинциннаты?
Вы мните только быть богаты;
Корысти чужд прямой герой.
О, доблесть воинов избранных,
Собравших лавры с тьмы побед,
Бессмертной славой осиянных,
Какой не видывал сей свет!
Вам предоставлено судьбами
Решить спор ада с небесами:
Собщать ли солнцу блеск звездам,
Законам естества ль встать новым,
Стоять ли алтарям Христовым
И быть или не быть царям?
По доблести - царям сокровный;
По верности - престолов щит;
По вере - камень царств угольный;
Вождь - знаньем бранным знаменит,
В котором мудрость с добротою,
Терпенье, храбрость с быстротою
Вместились всех изящных душ!
Сражаясь веры со врагами
И небо поддержав плечами,
Дерзай! великий богом муж.
Дерзайте! - вижу, с вами ходит
Тот об руку во всех путях,
Что перстом круги звездны водит
И молнию на небесах.
Он рек - и тучи удалились;
Велел - и холмы уклонились;
Блеснул на ваших луч челах.
Приятна смерть Христа в любови,
И капли вашей святы крови:
Еще удар - и где наш враг?
Услышьте F - вам соплещут други,
Поет Христова церковь гимн:
За ваши для царей заслуги
Цари вам данники отнынь.
Доколь течет прозрачна Рона,
Потомство поздно без урона
Узрит в ней ваших битв зари;
Отныне горы ввек Альпийски
Пребудут россов обелиски,
Дымящи холмы - алтари.

НА ПЕРЕХОД АЛЬПИЙСКИХ ГОР

1. ‎ Сквозь тучи, вкруг лежащи, черны,
Твой горний кроющи полет,
Носящи страх нам, скорби зельны,
Ты грянул наконец! - И свет,
От молнии твоей горящий,
Сердца Альпийских гор потрясший,
Струей вселенну пролетел;
Чрез неприступны переправы,
На высоте ты новой славы
Явился, северный Орел!

2. ‎ О радость! - Муза, дай мне лиру,
Да вновь Суворова пою!
Как слышен гром за громом миру,
Да слышит всяк так песнь мою!
Побед его плененный слухом,
Лечу моим за ним я духом
Чрез долы, холмы и леса;
Зрю - близ меня зияют ады,
Над мной шумящи водопады,
Как бы склонились небеса .

3. ‎ Идет в веселии геройском
И тихим манием руки,
Повелевая сильным войском,
Сзывает вкруг себя полки.
«Друзья!» он говорит: «известно,
Что Россам мужество совместно;
Но нет теперь надежды вам.
Кто вере, чести друг неложно,
Умреть иль победить здесь должно ». -
«Умрем!» клик вторит по горам.

4. ‎ Идет, - о зрелище прекрасно,
Где, прямо верностью горя,
Готово войско в брань бесстрашно !
Встает меж их любезна пря:
Все движутся на смерть послушно,
Но не хотят великодушно
Идти за вождем назади;
Сверкают копьями, мечами:
Как холм объемлется волнами,
Идет он с шумом - впереди.

5. ‎ Ведет в пути непроходимом
По темным дебрям, по тропам,
Под заревом, от молньи зримом,
И по бегущим облакам;
День - нощь ему среди туманов,
Нощь - день от громовых пожаров;
Несется в бездну по вервям,
По камням лезет вверх из бездны;
Мосты ему - дубы зажжены;
Плывет по скачущим волнам.

6. ‎ Ведет под снегом, вихрем, градом,
Под ужасом природы всей;
Встречается спреди и рядом
На каждом шаге с тьмой смертей;
Отвсюду окружен врагами,
Водой, горами, небесами
И воинством противных сил.
Вблизи падут со треском холмы,
Вдали там гулы ропчут, громы,
Скрежещет бледный голод в тыл .

7. ‎ Ведет - и некая громада,
Гигант пред ним восстал в пути;
Главой небес, ногами ада
Касаяся, претит идти;
Со ребр его шумят вниз реки,
Пред ним мелькают дни и веки,
Как вкруг волнующийся пар:
Ничто его не потрясает,
Он гром и бури презирает;
Нахмурясь, смотрит Сен-Готар .

8. ‎ А там - волшебница седая
Лежит на высоте холмов;
Дыханьем солнце отражая,
Блестит вдали огнями льдов,
Которыми одета зрится:
Она на всю природу злится,
И в страшных инистых скалах,
Нависнутых снегов слоями,
Готова задавить горами
Иль в хладных задушить когтях.

9. ‎ А там - невидимой рукою
Простертое с холма на холм
Чудовище, как мост длиною ,
Рыгая дым и пламень ртом,
Бездонну челюсть разверзает,
В единый миг полки глотает.
А там - пещера черна снит
И смертным мраком взоры кроет;
Как бурею, гортанью воет:
Пред ней Отчаянье сидит.

10. ‎ Пришедши к чудам сим природы,
Что б славный учинил Язон?
Составила б Медея воды,
А он на них навел бы сон.
Но в Россе нет коварств примера;
Крыле его суть должность, вера
И исполинской славы труд.
Корабль на парусах как в бурю
По черному средь волн лазурю,
Так он летит в опасный путь.

11. ‎ Уж тучи супостат засели
По высотам, в ущельях гор,
Уж глыбы, громы полетели,
И осветили молньи взор;
Власы у храбрых встали дыбом,
И к сей отваге, страшной дивом,
Склонился в помощь свод небес.
С него зря бедствия толики,
Трепещет в скорби Петр Великий:
Где Росс мой? - След и слух исчез.

12. ‎ Но что? не дух ли Оссиана ,
Певца туманов и морей,
Мне кажет под луной Морана ,
Как шел он на царя царей?
Нет, зрю - Массена под землею
С Рымникским в тме сошлися к бою:
Чело с челом, глаза горят;
Не громы ль с громами дерутся?
Мечами о мечи секутся,
Вкруг сыплют огнь, - хохочет ад !

13. ‎ Ведет туда, где ветр не дышит
И в высотах и в глубинах,
Где ухо льдов лишь гулы слышит,
Катящихся на крутизнах.
Ведет - и скрыт уж в мраке гроба ,
Уж с хладным смехом шепчет злоба:
Погиб средь дерзких он путей!
Но Россу где и что преграда?
С тобою Бог - и гор громада
Раздвиглась силою твоей.

14. ‎ Как лев могущий, отлученный
Ловцов коварством от детей,
Забрал препятством раздраженный,
Бросая пламя из очей,
Вздымая страшну гриву гневом,
Крутя хвостом, рыкая зевом
И прескоча преграды, вдруг
Ломает копья, луки, стрелы:
Чрез непроходны так пределы
Тебя, герой, провел твой дух.

15. ‎ Или, Везувия в утробе
Как споря, океан с огнем
Спирают в непрерывной злобе
Горящу лаву с вечным льдом,
Клокочут глухо в мраке бездны;
Но хлад прорвет как свод железный,
На воздух льется пламень, дым, -
Таков и Росс: средь горных споров
На Галла стал ногой Суворов,
И горы треснули под ним.

16. ‎ Дадите ль веру вы, потомки,
Толь страшных одоленью сил?
Дела героев древних громки,
До волн Средьземных доходил
Алкид, и знак свой там поставил
На то, чтоб смертный труд оставил
И дале не дерзал бы взор;
Но, сильный Геркулес российский!
Тебе столпы его знать низки:
Шагаешь ты чрез цепи гор.

17. ‎ Идет, одет седым туманом,
По безднам страшный исполин ;
За ним летит в доспехе рдяном
Вослед младый птенец орлин.
Кто витязь сей багрянородный ,
Соименитый и подобный
Владыке византийских стран?
Еще Росс выше вознесется,
Когда и впредь не отречется
Несть Константин воинский сан.

18. ‎ Уж сыплются со скал безмерных
Полки сквозь облаков, как дождь!
Уж мечутся в врагов надменных:
В душах их слава, Бог и вождь;
К отечеству, к царю любовью,
Или врожденной бранной кровью,
Иль к вере верой всяк крылат.
Не могут счесть мои их взоры,
Ни всех наречь: - как молньи, скоры!
Вокруг я блеском их объят.

19. ‎ Не Гозоно ль там, Богом данный ,
Еще с чудовищем в реке
На смертный бой, самоизбранный,
Плывет со знаменем в руке?
Копье и меч из твердой стали,
О чешую преломшись, пали:
Стал безоружен и один.
Но, не уважа лютым жалом,
Разит он зверя в грудь кинжалом.
Нет, нет, се ты, Россиянин!

20. ‎ О, сколько храбрости российской
Примеров видел уже свет!
Европа и предел Азийской
Тому свидетельства дает.
Кто хочет, стань на холм высоко
И кинь со мной в долину око
На птиц, на их парящий стан.
Зри: в воздухе склубясь волнистом,
Как грудью бьет сокол их с свистом:
Стремглав падет сраженный вран.

21. ‎ Так козни зла все упадают,
О Павел, под твоей рукой!
Народы длани простирают,
От бед спасенные тобой.
Но были б счастливей стократно,
Коль знали бы ценить обратно
Твою к ним милость, святость крыл;
Во храме ж славы письменами
Златыми, чтимыми веками,
Всем правда скажет: «царь ты сил!»

22. ‎ Из мраков возстають Стигийских
Евгений, Цесарь, Ганнибал;
Проход чрез Альпы войск российских
Их души славой обуял.
«Кто, кто», - вещают с удивленьем, -
«С такою смелостью, стремленьем
Прешел против природы сил
И вражьих тьмы попрал затворов?
Кто больше нас?» - Твой блеск, Суворов,
Главы их долу преклонил.

23. ‎ Возьми кто летопись вселенной,
Геройские дела читай;
Ценя их истиной священной,
С Суворовым соображай.
Ты зришь: тех слабость, сих пороки
Поколебали дух высокий;
Но он из младости спешил
Ко доблести простерть лишь длани;
Куда ни послан был на брани,
Пришел, увидел, победил.

24. ‎ О ты, страна, где были нравы,
В руках оружье, в сердце Бог !
На поприще которой славы
Могущий Леопольд не мог
Сил капли поглотить сил морем;
Где жизнь он кончил бедством, горем!
Скажи, скажи вселенной ты,
Гельвеция, быв наш свидетель:
Чья Россов тверже добродетель?
Где больше духа высоты?

25. ‎ Промчи ж, о Русса! ты Секване
Скорей дух русский, Павла мочь,
Цареубийц в вертепе, в стане
Ближайшу возвещая ночь.
Скажи: в руках с перуном Павел,
Или хранитель мира, ангел,
Гремит, являя власть свою;
Престаньте нарушать законы
И не трясите больше троны,
Внемлите истину сию:

26. ‎ «Днесь зверство ваше стало наго.
Вы рветесь за прибыток свой, -
Воюет Росс за обще благо,
За свой, за ваш, за всех покой;
Вы жертва лжи и своевольства, -
Он жертва долга и геройства;
В вас равенства мечта, - в нем чин;
Суля вы вольность, взяли дани, -
В защиту царств простер он длани;
Вы чада тмы, - он света сын».

27. ‎ Вам видим бег светил небесных:
Не правит ли им ум един?
В словесных тварях, бессловесных,
У всех есть вождь, иль господин:
Стихиев разность - разнострастье,
Верховный ум - их всех согласье,
Монарша цепь есть цепь сердец.
Царь - мнений связь, всех действ причина,
И кротка власть отца едина -
Живого Бога образец.

28. ‎ Где ж скрыта к правде сей дорога,
Где в вольнодумном сердце мнят:
«Нет царской степени, нет Бога,» -
Быть тщетно счастливы хотят.
Ищай себе в народе власти,
Попри свои всех прежде страсти,
А быв глава, будь всем слугой.
Но где ж, где ваши Цинциннаты ?
Вы мните только быть богаты:
Корысти чужд прямой герой.

29. ‎ О доблесть воинов избранных,
Собравших лавры с тьмы побед,
Бессмертной славой осиянных,
Какой не видывал сей свет!
Вам предоставлено судьбами
Решить спор ада с небесами:
Собщать ли солнцу блеск звездам,
Законам естества ль встать новым,
Стоять ли алтарям Христовым,
И быть или не быть царям?

30. ‎ По доблести - царям сокровный ,
По верности - престолов щит,
По вере - камень царств угольный,
Вождь - знаньем бранным знаменит,
В котором мудрость с добротою,
Терпенье, храбрость с быстротою
Вместились всех изящных душ!
Сражаясь веры со врагами
И небо поддержав плечами,
Дерзай, великий Богом муж!

31. ‎ Дерзайте! вижу - с вами ходит
Тот об руку во всех путях,
Что перстом круги звездны водит
И молнию на небесах.
Он рек - и тучи удалились,
Велел - и холмы уклонились, -
Блеснул на ваших луч челах.
Приятна смерть Христа в любови,
И капли вашей святы крови:
Еще удар - и где наш враг?

32. ‎ Услышьте! вам соплещут други ,
Поет Христова церковь гимн;
За ваши для царей заслуги,
Цари вам данники отнынь.
Доколь течет прозрачна Рона,
Потомство поздно без урона
Узрит в ней ваших битв зари;
Отныне горы ввек Альпийски
Пребудут Россов обелиски ,
Дымящи холмы - алтари.

Комментарий Я. Грота

По предписанию австрийского императора, Суворов, после блистательных побед своих в северной Италии, после занятия большей части крепостей ея, исторгнутых им из рук Французов, должен был идти в Швейцарию. Это было противно его собственному убеждению: он считал нужным остаться еще месяца два в Италии, чтобы упрочить свои завоевания, и предвидел, что в противном случае Австрийцы не будут в состоянии удержать их. Тем не менее известие, что эрцгерцог Карл выступил из Швейцарии и оставил там Римского-Корсакова с одними русскими войсками, заставило Суворова готовиться к немедленному выступлению из Италии. Между тем просьбы его, чтобы австрийское правительство для этого похода снабдило нашу армию необходимыми запасами, орудиями, лошадьми и проч., были оставлены без внимания, и потому донесения Суворова императору и письмо к Ростопчину, писанные в это время - в конце августа и в начале сентября - наполнены жалобами и опасениями. 1-го сентября русские войска, соединившись в одну колонну, уже следовали чрез Мортару, Новару, Турбиго и Варезе по прямой дороге к Сен-Готарду (Д. А. Милютина История войны в 1799 г. , т. III, гл. LIV). Державин в Объяснениях своих рассказывает: «Когда вошел граф Суворов с войсками вовнутрь Альпийских гор, Цесарцы обещали для провозу тягостей и провианта прислать мулов и самого провианта, но не прислали . Все политики, знающие сии обстоятельства, заключали наверное, что вождь сей и полки, предводимые им, пропадут в горах неизбежно; от чего и были в Петербурге все в крайней печали. Но вдруг, когда были в Гатчине для торжества браков великих княжен Александры и Елены Павловны (в октябре, см. ниже под этим же годом стихотворение На брачные торжества ), получает император Павел донесение о преславном сем переходе и победе над неприятелями; то автор, будучи тогда сенатором, находясь с прочими в Гатчине, написал сию оду». Первые стихи ея относятся к мрачным ожиданиям, возбужденным при дворе донесениями Суворова перед выступлением его из Италии. Все высказываемое далее в честь полководца и войска вполне подтверждается историческими свидетельствами, которые мы и приводим в примечаниях.

Ода была напечатана отдельно в начале 1800 г., в Петербурге, в «Императорской типографии» (в четвертку, 20 страниц), под заглавием: Переход в Швейцарию чрез Алпийские горы российских императорских войск под предводительством Генералиссима ; 1799 года . Между этим заглавием и отметкою: С дозволения санктпетербургской ценсуры помещены в виде эпиграфа два стиха из оды Ломоносова на взятие Хотина (строфа 6):

«Где только ветры могут дуть,
Проступят там полки орлины.»

На обороте заглавного листа напечатан курсивом еще другой эпиграф: «Великий дух чтит похвалы достоинствам, ревнуя к подобным; малая душа, не видя их в себе, помрачается завистию. Ты, Павел! равняешься солнцу в Суворове; уделяя ему свой блеск, великолепнее сияешь». Этот эпиграф, по замечанию Державина (Об .), написан «с намерением, дабы Павел познал, что примечено публикою его недоброжелательство к Суворову из зависти, для чего сия ода холодно и была принята» . К началу и к концу отдельного издания оды приложены, без означения имен художников, два гравированные рисунка, совершенно сходные с найденными в рукописи и помещенными в нашем издании. Оттиском этого издания оды мы обязаны С. Д. Полторацкому. Во второй раз ода На переход Альпийских гор была напечатана в издании 1808 г., ч. II, XXVII .

Приложенные рисунки: «1) Геркулес, подпирающий собою шар земной, предводительствуемый орлом, смотрящим на ползущих змей, шагает чрез водопады с горы на гору, оставляя позади себя столпы свои; 2) естественный вид перехождения российских войск чрез Чертов мост» (Об . Д.). Любопытно, что последняя виньетка почти совершенно соответствует литографии, приложенной к IV-у тому Истории войны в 1799 г. Как объяснено в книге, этот рисунок снят с картины из «Атласа швейцарской кампании», составленного участвовавшими в походе офицерами свиты е. и. в. по квартирмейстерской части. Из того же источника заимствована вероятно и виньетка, представляющая тот же вид при оде Державина.

... Как бы склонились небеса. - Адами поэт называет неизмеримые пропасти в Альпах, а наклонившимся небесам уподобляет те страшные водопады, под которыми можно проходить, как под сводами (Об . Д.). Ср. строфу 7 оды Карамзина на восшествие на престол императора Александра I.
Умреть иль победить здесь должно. - В донесении от 27 августа из Асти, накануне своего выступления в горы, Суворов между прочим писал императору: «поведу я теперь храброе в. и. в. воинство в Швейцарию, куда высочайшая ваша воля путь мне указует, и тамо, на новом поле сражения, поражу врага или умру со славою за отечество и государя».
Готово войско в брань бесстрашно. - «При самом бедственном положении русских войск, никогда не слышалось ни ропота, ни жалоб... Напротив того, Русские только и желали скорее сразиться с противником, чтобы выдти наконец из тяжкого положения» (Милютин, т. IV, стр. 164).
... Скрежещет бледный голод в тыл. - «Густые облака одевали всю поверхность горы, так что Русские карабкались наобум, ничего не видя перед собою. Проводники разбежались, и войска должны были сами искать дорогу, погружаясь в снежные сугробы. Вьюга немедленно же сметала все следы, и каждый солдат должен был пробивать себе новый путь. С высоты горы слышались на дне долины густые раскаты грома; по временам сквозь густой, непроницаемый туман сверкала молния. Огромные каменья, срываемые бурей, с грохотом катились в бездны. Никакими словами нельзя передать всего, что вытерпели русские войска на этом ужасном переходе: все, без различия, солдаты, офицеры, генералы, были босы, голодны, изнурены, промочены до костей. Каждый неверный шаг стоил жизни: если кому случалось оступиться или поскользнуться, то не было уже спасения» (там же, стр. 159).
Нахмурясь, смотрит Сен-Готар. - Слова из донесения Суворова от 3 октября: «На каждом шаге в сем царстве ужаса зияющие пропасти представляли отверстые и поглотить готовые гробы смерти; дремучие, мрачные ночи, непрерывно ударяющие громы, лиющиеся дожди и густой туман облаков при шумных водопадах, с каменьями с вершин низвергавшихся, увеличивали сей трепет. Там является зрению нашему гора Сен-Готард, сей величающийся колосс гор, ниже хребтов которого громоносные тучи и облака плавают» и т. д. (Спб. Ведом. 1799, Прибавл. к № 87).
«Со стороны Италии позиция на С.-Готарде была почти недоступна: только узкая тропинка, едва проходимая для вьюков, извилисто поднималась от Айроно к крутому свесу горы; несколько раз пересекая горные потоки Соречиа и Тремоло, она спускалась в глубокие и тесные их ложбины и снова взбиралась в гору. Трудный этот путь становился даже весьма опасным во время грозы и бури или в зимние вьюги; нередко одиночные путники погибали от стужи и утомления прежде чем достигали вершины горы» (Милютин, т. IV, стр. 35). Сен-Готард - высочайший кряж в Лепонтинских Альпах; общая высота его 8000 футов, но есть отдельные вершины, достигающие даже 10 т. ф. Горный проход находится на высоте 6443 футов над уровнем моря. «Войска были утомлены до крайности; гора казалась им бесконечною; вершина ея как будто беспрестанно все росла перед их глазами. По временам облака, обхватив всю колонну густым туманом, совсем скрывали ее из виду» (там же, стр. 40). «Вероятно, русскому полководцу и на мысль не приходили все страшные преграды, ожидавшие его на пути чрез С.-Готард. Суворов, конечно, не мог изучить во всей подробности топографию этого края; но по тому самому и назначены были к нему офицеры австрийского генерального штаба, знакомые с местностию Швейцарии. Один из них, полковник Вейротер, получивший впоследствии такую известность своими неудачными стратегическими планами (Особенно при Аустерлице. - К. Г. ), пользовался доверенностью фельдмаршала; он составлял в продолжение швейцарского похода все диспозиции и проекты; он вел всю военную диспозицию; он же, сколько известно, присоветовал и выбор пути чрез С.-Готард» (там же стр. 18).
А там - волшебница седая. - Ср. в оде Осень во время осады Очакова (Том I, стр. 225): «Идет седая чародейка» и в Евгении Онегине Пушкина (гл. VII, строфы 29 и 30):
... «и вот сама
Идет волшебница зима ...
Легла волнистыми коврами
Среди полей, вокруг холмов ».
В первоначальной редакции не было этой строфы (8-й); она приписана после на полях с большими помарками. В отдельном издании 1800 г. она уже напечатана.
Чудовище, как мост длиною -- А там - пещера черна спит. - «В тот день (14 сентября) предстояло всей колонне пройти чрез такую теснину, где казалось сама природа хотела испытать, действительно ли нет ничего невозможного для русских войск. В расстоянии одной версты с небольшим от деревни Урзерн, дорога по правому берегу Рейссы преграждена громадными утесами, которые отвесно врезываются в самое русло реки. Сквозь эту естественную стену пробито узкое и низкое отверстие, называемое Урнерскою дырой (Urner-Loch): оно имело около 80-и шагов длины и едва достаточно было для свободного прохода человека с вьюком. Дорога, выходя на свет из темного подземелья, обгибает гору в виде карниза и круто спускается к знаменитому Чертову мосту. От входа в Урнерскую пещеру до моста расстояние не более 400 шагов; на этом пространстве река Рейсса прорывается как бы чрез трещину, между высокими, нависшими горами; низвергаясь несколькими водопадами с высоты 200 футов, неистовый поток, весь в пене, льется с утеса на утес; гул его слышен на дальнее расстояние. Отвесные утесы, спирающие с обеих сторон величественный водопад, до того сближаются между собою, что одна смелая арка перекинута чрез поток, на высоте 75 футов над бездною» (Милютин, там же, стр. 50 и след.). См. рисунок в конце оды.
Но что? не дух ли Оссиана? - О влиянии поэзии Оссиана на Державина см. Том I, особенно стр. 462 и 575, также в настоящем томе стр. 271. Как Державин Оссиана, так Пушкин называл Байрона певцом моря.
Мне кажет под луной Морана. - «Моран, полководец каледонский, а царями царей называли они римских цесарей, которые с ними вели войну» (Об . Д.). Имя Моран встречается уже на самых первых страницах Оссиана в переводе Кострова и принадлежит сыну ирландского вождя Фитиля.
Нет, зрю - Массена под землею и проч. - Генерал Массена, командовавший французскими войсками в Швейцарии и нанесший при Цюрихе 16 сентября 1799 г. поражение Римскому-Корсакову и Меласу (Милютин, там же, стр. 103 и следд.).
... хохочет ад. - В этом выражении заключается двоякий смысл: 1) когда ударяются ружья о ружья по горам, то происходящий от того гул подобен хохоту; 2) кровопролитию радуется ад (Об . Д.).
Ведет - и скрыт уж в мраке гроба. - Ср. выше стр. 279 в примечании.
... По безднам страшный исполин. - «Семидесятилетний старик, истерзанный огорчениями, утомленный тяжкою борьбою против козней и происков, выносит еще с изумительною силой необычайные труды телесные, терпит всякого рода лишения и в обстоятельствах самых затруднительных сохраняет исполинскую силу духа... Переход Русских чрез эти горы до сих пор еще живет в памяти местных жителей, как предание полубаснословное... Швейцарец говорит с благоговейным удивлением: Здесь проходил Суворов » (Милютин, там же, стр. 62 и 63).
Кто витязь сей багрянородный и проч. - Еще в начале италиянского похода, «26 апреля, час спустя по приезде Суворова в Вогеру, прибыл туда же великий князь Константин Павлович. Российскому императору угодно было, чтобы юный, двадцатилетний царевич участвовал в предстоявших военных действиях в Италии, под руководством Суворова. ... В. к. ехал в италиянскую армию под именем графа Романова» (Милютин, т. II, стр. 21 и след.). На пути же к С. Готарду он постоянно находился при авангарде кн. Багратиона и переносил терпеливо все трудности такого перехода в ненастную осеннюю погоду, так что историк ставит его «в числе самых деятельных и полезных участников швейцарского похода». Суворов писал о нем государю: «Всегдашнее присутствие его высочества пред войсками и на гибельных стремнинах гор оживляло их дух и бодрость. История увековечит достохвальные его подвиги, которых я имел честь быть очевидцем». В награду за эти подвиги пожалован великому князю, 28 октября в Гатчине, титул цесаревича (там же, стр. 31 и 168).
Не Гозоно ль там, Богом данный ... - «Богдан Гозоно, кавалер св. Иоанна Иерусалимского, в Родосе убил в единоборстве страшного крокодила, опустошившего сей остров» (Примеч. Державина в отдельном издании оды, см. выше стр. 279). Лет через 30 после занятия кавалерами Родоса (он завоеван ими в 1310 г.) появился на этом острове огромный крокодил, поглощавший даже людей. Великий магистр Вильнев, боясь подвергнуть кавалеров опасности, запретил им предпринимать что-либо для истребления чудовища; но кавалер Деодат Гозон (Dieudonné de Gozon ), не смотря на то, убил этого крокодила. Вильнев за такое неуважение к власти наказал-было Гозона лишением кавалерской одежды, но потом простил его и пожаловал главным наместником ордена. В 1346 Гозон был избран в сан великого магистра и умер в 1353 (И. Черенкова История державного ордена св. Иоанна Иер. ; Воронеж, 1803, ч. I, стр. 79). Ссылаемся здесь на сказанное нами прежде о чтениях Державина (Том I, стр. 331, примеч. 29 к оде На коварство ).
Коль знали бы ценить обратно - «т. е. когда бы Цесарцы поступали с тою же искренностию, с какою русские войска, на помощь им присланные, поступали; но они, из зависти, только словами в нужных случаях довольствовали, а в самом деле возможные делали пакости, о чем из реляций Суворова видно» (Об . Д.). Жалобы Суворова на неприятности, какие он терпел от австрийского министра барона Тугута и от венского гофкригсрата, подробно изложены в Истории войны в 1799 г. и в письмах его, напечатанных Фуксом. В наших руках находится одно подлинное неизданное письмо знаменитого полководца к графу Анд. Кир. Разумовскому, которое наполнено обыкновенными его жалобами в любимых выражениях («проекторы, элоквенты, пустобаи», «bestimmt sagen ») и кончается словами: «Полно писать. Бога ради, выводите меня из пургатория. Ничто не мило». Потом в особой приписке сказано: «Стыдно мне бы было, чтоб остатки Италии в сию кампанию не опорожнить от Французов. Потом и театр во Франции не был бы тяжел: мы бы там нашли великую часть к нам благосклонных»; к чему наконец собственной рукой Суворова прибавлено:

«1) Опорожнить Италию от Французов: дать мне полную волю.
2) Чтоб мне отнюдь не мешали гофкригсрат и гадкие проекторы.
3) Готов я к Швейцарии ли, Германии ли, к Франции ли...
Иначе: мне здесь дела нет! домой, домой, домой. Вот для Вены весь мой план. А. С.»

На письме помета: июня 21 дня 1799 года, г. Александрия .
Кто, кто -- прешел против природы сил и проч. - О последней части похода историк говорит: «Можно смело сказать, что если б на месте Суворова был всякий другой генерал, то в подобных обстоятельствах он счел бы долгом собрать военный совет и, обсудив разные средства к спасению армии, по всем вероятиям предпочел бы последнюю (менее трудную) из указанных дорог... Но едва ли кому-либо пришел бы на мысль тот путь, на который решился Суворов... Подобную тропинку, без сомнения, можно было почесть непроходимою для войск, и конечно ни одной армии не случалось еще проходить по таким страшным стремнинам» (Милютин, т. IV, стр. 61). «Швейцарский поход по справедливости считается венцом воинской славы Суворова, и без сомнения первые полководцы в свете могли бы гордиться подобным подвигом. Сам император Павел, в рескрипте от 29 октября, писал фельдмаршалу: «Побеждая повсюду и во всю жизнь вашу врагов отечества, недоставало вам одного рода славы - преодолеть и самую природу» и проч. (там же, стр. 166).
В руках оружье, в сердце Бог. - «Славный Галлер в поэме Альпы так описывал древних Швейцарцев» (Примеч. Державина в отдельном издании оды). Это не есть перевод какого-нибудь выражения поэмы Die Alpen , а сказано только в духе Галлера, который идиллически изображает чистые нравы и храбрость Швейцарцев. Русский перевод этого сочинения см. в Спб. Журнале Пнина 1798 г., ч. I.
Могущий Леопольд не мог и проч. - Герцог Леопольд Австрийский, сын императора Альбрехта I, был побежден 1800-ми Швейцарцами при Моргартене в 1315 году, не смотря на числительное превосходство его войска. Сколько известно, Леопольд «кончил жизнь» (1326) не в Швейцарии, а в Эльзасе. В примечании к этому стиху в отдельном издании оды перепутаны числа.
Промчи ж, о Русса! ты Секване и проч. - Русса или, правильнее, Рейсса (Reuss) - альпийский приток Рейна, вытекающего из С. Готарда. См. выше, стр. 284, примеч. 6. Секвана - латинское название Сены.
Но где ж, где ваши Цинциннаты и проч. - «Русские не имели никакой причины собственной к войне с Французами, но вступились за угнетенную Европу (ср. 3 стих строфы 26); ... а напротив того последствие оказало, что и Французы начали революцию и сражались не за общее благо своего отечества, но для корыстных видов, что всякий из генералов награбил миллионы» (Об . Д.). «Глубоко проникнутый бескорыстною целью, с которою император российский поднял оружие против республики французской, Суворов ставил пользу общего дела выше частных, своекорыстных видов двора венского» (Милютин, т. II, стр. 336).
По доблести - царям сокровный. - Ср. слова Шишкова в стихах для начертания на гробнице Суворова :
«Цари к нему в родство, не он к ним причитался».
(Соч . А. Шишкова, ч. XIV, стр. 160).

В знак благодарности за победы Суворова сардинский король дал ему такой орден, «который по статуту мог быть только даван принцам крови, для чего и назвал его своим родственником» (Об . Д.). По Словарю Бантыш-Каменского, Карл Эммануил IV прислал Суворову три ордена, диплом на чин генерал-фельдмаршала королевских войск, также на достоинство князя с титулом его двоюродного брата (cousin). Из рескрипта императора Павла к Суворову от 25 августа 1799 г. видно, что последняя награда была пожалована герою за победу при Нови: «Отличие, сделанное вам е. в. королем Сардинским», писал государь, «Я от всего сердца позволяю вам принять. Чрез сие вы и Мне войдете в родство, быв единожды приняты в одну царскую фамилию, потому что владетельные особы между собою все почитаются роднею» (Е. Фукса История росс.-австрийской кампании , ч. III, стр. 268).

Этому обстоятельству Д. И. Хвостов обязан был графским титулом. Женившись 17 января 1789 г. на племяннице Суворова княжне Аграфене Ивановне Горчаковой, сестре бывшего впоследствии военным министром А. И. Горчакова, Хвостов породнился с славным полководцем. Вот почему Суворов, получив сардинское княжество, выпросил у короля титул графа для Хвостова (Время 1862 г. № 6 и 11, Записки Тимковского в Москвитянине 1852, № 20, и Рос. Родосл. книга кн. П. Долгорукова, ч. III).

Раз сатирик Милонов , проходя по Толкучему рынку, увидел перед одною лавкою портрет графа Хвостова и сочинил двустишие:

«Прохожий! не дивись, на эту рожу глядя;
Но плачь, и горько плачь: ему Суворов - дядя!»

По ходатайству Суворова, Екатерина пожаловала Хвостова в камер-юнкеры; когда же кто-то ей заметил, что Хвостову, по его наружности, не следовало бы носить этого звания, то она отвечала: «Если б Суворов попросил, то сделала бы его и камер-фрейлиной» (Слышано в 1859 г. от князя Н. А. Цертелева).

Великая душа лишь знает,
О Павел! дать хвалу другим;
Душ малых зависть помрачает
И солнце не блистает им.
Монарха блеск, светила мира,
Чрез отлияние порфира
Прекрасней нам своим лучем.
Он от морей, от капль сверкает,
Сияньемь взоры восхищает:
Так ты - в Суворове твоем.
Слова Державина явно основываются на донесении фельдмаршала от 9 сентября, в котором он между прочим жалуется, что австрийский генерал Мелас дал ему мулов только под горную артиллерию, а в прочих отказал, уверив, что Русские найдут их в Беллинсоне. Как это донесение, так и позднейшее, от 3 октября, составившее главный источник настоящей оды, напечатаны в Прибавлении к Спб. Ведомостям 1 ноября 1799 г., № 87.
Когда граф Ростопчин прочел императору Павлу реляцию о переходе Альпийских гор, государь тут же пожаловал Суворову звание генералиссимуса и сказал: «Это много для другого, а ему мало: ему быть ангелом» (Милютин, т. IV, стр. 167). Рескрипт о том подписан 29 окт. 1799 (Спб. Вед. , Прибавл. к № 87).
О первоначальной форме этого эпиграфа см. ниже последнее примечание к оде.

Патриотические и анакреонт. Оды Державина (Ода на взятие Измаила, Ода на переход альпийских гор, осень во время осады Очакова, Снегирь, к самому себе, кузнечик, дар, русские девушки, цыганская пляска, Евгению. Жизнь Званская).

БИЛЕТ№18

1). Статья Добролюбова «Русская сатира в век Екатерины».

Статья его «Русская сатира в век Екатерины» появилась в десятой книжке журнала «Современник» за 1859 г. Она была написана в связи с выходом в 1859 г. книги А. Н. Афанасьева «Русские сатирические журналы 1769-1774 годов. Эпизод из истории русской литературы прошлого века». Автор, человек умеренно-либеральных воззрений, писал о том, что русская сатира в царствование Екатерины II добилась благотворных результатов, успешно искореняя общественные пороки.

Книга Афанасьева дала возможность Добролюбову поставить перед своими читателями вопрос о том, чего же на самом деле добилась сатира, и после внимательного анализа исторических источников в сопоставлении с материалами изданий XVIII в. прийти к выводу, что результаты деятельности тогдашних сатириков были ничтожны. Ничего в обществе они не исправили, ни на что серьезно не повлияли, и произошло это потому, что сатира не затрагивала коренных вопросов народной жизни, а порицала только то, что было уже отвергнуто правительственными установлениями. «...Никогда почти не добирались сатирики до главного, существенного зла, не разражались грозным обличением против того, отчего происходят и развиваются общие народные недостатки и бедствия. Характер обличений был частный, мелкий, поверхностный - писал Добролюбов. - И вышло то, что сатира наша, хотя, по-видимому, и говорила о деле, но в сущности постоянно оставалась пустым звуком...» .

Рассматривая в статье обширный материал, подтверждая свои тезисы документальными справками и цитатами, Добролюбов приходит к выводу, что все обличения оказывались безуспешными. И причина этого была одна - наивная уверенность авторов в том, что прогресс зависит от усердия чиновников, от благосклонного обращения помещиков с крестьянами, словом, от личных качеств людей, а вовсе не от исправления всего государственного механизма, который и служит на самом деле источником всех беззаконий. Даже наиболее смелая и глубокая в свое время «сатира новиковская, - заключает Добролюбов, - нападала, как мы видели, не на принцип, не на основу зла, а только на злоупотреблениятого, что в наших понятиях есть уже само по себе зло». Этим «основным злом» было самодержавие, крепостное право, и на борьбу с рабством звала статья Добролюбова, в подцензурной форме излагавшая революционно-демократические убеждения великого критика.

Ода на взятие Измаила.(1790) Эпиграф ода г. Ломоносова: «О, коль монарх благополучен, Кто знает Россами владеть! Он будет в свете славой звучен И всех сердца в руке иметь».

Анакреонтическая поэзия, легкая жизнерадостная лирика, распространённая в европейских литературах Возрождения и Просвещения. Образцом А. п. служил позднегреческий сборник стихов «Анакреонтика», созданных в подражание Анакреонту и позднее ошибочно ему приписанных. Земные радости, вино, любовь, иногда и политическое свободомыслие - основные темы А. п. Анакреонтические стихи в России писали М. В. Ломоносов, Г. Р. Державин, К. Н. Батюшков, А. С. Пушкин и др.; во Франции - поэты «Плеяды», А. Шенье, Вольтер, Э. Д. Парни, П. Ж. Беранже.

Поэзия Державина представляет нам и положительных героев, к изображению которых поэт подходите большой ответственностью, желая как можно шире и точнее показать все их достоинства и превратить в пример для подражания. Такими героями для поэта были полководцы Румянцев и Суворов.

О Румянцеве поэт не раз с большой похвалой говорит в стихах, подчеркивая его превосходные качества как патриота, гражданина своего отечества, так и опытнейшего военачальника. Державин за¬дается целью раскрыть читателю особенности военной тактики Ру¬мянцева и с большим мастерством решает эту задачу. В оде «Во¬допад» он такими стихами описывает боевые действия войск под командой Румянцева:

Что огнедышущи за перстом

Ограды вслед его идут;

Что в поле гладком, вкруг отверстом,

По слову одному растут

Полки его из скрытых станов,

Как холмы в море из туманов;

Что только по траве росистой

Ночные знать его шаги;

Что утром пыль, под твердью чистой

Уж поздно зрят его враги;

Что остротой своих зениц

Блюдет он их, как ястреб птиц..

И вдруг решительным умом На тысячи бросает гром.

Это образное художественное описание полно глубокого смысла, и все элементы его заботливо взвешены поэтом. Известно, что Ру¬мянцев отказался от линейной тактики, когда войска располагались на поле сражения в две линии, и стал применять рассыпной строй и тактику колонн. Румянцев создал легкие егерские батальоны и ввел атаки рассыпным строем в сочетании с колоннами. Вслед за Петром I он пришел к мысли о необходимости тактического резер¬ва, который в его руках оказывал решающее влияние на ход боя, восстановил боевые традиции русской армии, поставив кавалерии задачу нанесения массированного удара холодным оружием - клин¬ком - и освободив ее от ведения неприцельного огня и т. д. Именно об этом и говорит Державин в стихах своей оды. Он не только соз¬дает внешний портрет человека, но изображает и дело, которому тот служит, причем не стремится обойтись общими словами, а в по¬этических образах раскрывает сущность всего, совершенного его героем.

Но самое видное место в поэзии Державина занимает Суворов. Ему посвящено несколько стихотворений, в которых образ полко¬водца освещается и характеризуется с разных сторон.

Личное знакомство Державина с Суворовым относится к 1774 году, когда они встретились в приволжских степях, участвуя в вой¬не с Пугачевым. Новая встреча произошла лишь двадцать лет спустя, в 1795 году, во время приезда Суворова в Петербург по окончании войны с Польшей.

Суворов поселился в Таврическом дворце, но не изменил своих солдатских привычек: спал на полу на охапке сена, рано вставал, и спартанский образ жизни его в роскошном дворце Державин от¬метил в особом стихотворении:

Когда увидит кто, что в царском пышном доме

По звучном громе Марс почиет на соломе,

Что шлем и меч его хоть в лаврах зеленеют,

Но гордость с роскошью повержены у ног...

Державин кратко и выразительно воссоздает личный облик Су¬ворова, индивидуальный портрет его. Это не просто полководец или герой вообще, это именно Суворов, со всеми особенностями его характера и поведения.

Поэт говорит о характерных чертах личности Суворова, о его системе физической закалки, необходимой военному человеку, о бытовом укладе полководца, о выработанной Суворовым манере прикрывать свой ум и проницательность шутками, чудачествами и т. д.

В своей характеристике Суворова Державин подчеркнул момент единения полководца с армией, стремление его довести боевую задачу до каждого солдата. Суворов всегда умел обеспечить созна¬тельное выполнение своих приказаний. «Солдат должен знать свой маневр»,-любил говорить он. И эта замечательная черта военной педагогики Суворова была отражена Державиным в оде «На пе¬реход Альпийских гор» (1799):

Идет в веселии геройском

И тихим манием руки,

Повелевая сильным войском,

Сзывает вкруг себя полки.

«Друзья! - он говорит, - известно,

Что нет теперь надежды вам,

Кто вере, чести друг неложно,

«Умрем!»-крик вторит по горам.

Упоминание о чести имеет здесь особый смысл. В представлении дворянского общества XVIII века понятие чести было свойственно только ему. Крепостные крестьяне, из которых рекрутировалась ар¬мия, якобы служили из страха, по обязанности, но честь мог за¬щищать только офицер-дворянин. Мысль об этом содержится даже в рассуждениях Милона из «Недоросля».

Державин был одним из немногих деятелей XVIII века, кото¬рый, подобно Суворову, всегда помнил о солдате и уважал его.

Во второй половине XVIII в. Россия прославила себя громкими военными победами. Среди них особенно примечательны покорение турецкого флота в Чесменской бухте, взятие Измаила, знаменитый переход через Альпийские горы. Выдвигаются талантливые полководцы: А. Г. Орлов, Г. А. Потемкин, П. А. Румянцев, А. В. Суворов. Слава русского оружия нашла свое отражение в таких патриотических одах Державина, как «Осень во время осады Очакова», «На взятие Измаила», «На победы в Италии», «На переход Альпийских гор». Они продолжали традицию знаменитой оды Ломоносова «На взятие Хотина» и в этом смысле последовательно классицистичны. В них обычно два героя - полководец и русское воинство, персонифицированное в образе богатыря Росса (русский). Образная система обильно насыщена мифологическими именами и аллегориями. Так, например, в оде «Осень во время осады Очакова» в одной строфе представлены и бог войны Марс, и российский герб - орел, и луна как символ магометанства. В оде «На взятие Измаила» Державин широко пользуется художественными средствами Ломоносова-одописца, в том числе нагнетанием гиперболизированных образов, создающих напряженную картину боя. Военные действия сравниваются с извержением вулкана, с бурей и даже с апокалипсическим концом мира.

Державин и в военно-патриотической лирике сумел сказать новое слово» Одним из таких явлений было его стихотворение «Снигирь» (1800) - поэтический отклик на смерть А. В. Суворова, последовавшую 6(19) мая 1800 г. Державин познакомился с Суворовым в первой половине 70х годов XVIII в. Знакомство перешло в дружбу, чему немало способствовало сходство характеров и убеждений.

Суворов одержал в Италии ряд блистательных побед при Нови, Треббии и очистил Северную Италию от французских войск. Вместо того чтобы закрепить эти успехи, Суворов получил приказание идти в Швей-царию. Австрийские войска уже ушли оттуда, и рус¬ский корпус под командой генерала Римского-Корсакова оказался в одиночестве против превосходящих сил французской армии. Суворов бросился на помощь. Австрийское командование изменническим образом нарушило свои обязательства и оставило русскую армию без продовольствия, транспорта и боеприпасов. Но медлить было невозможно. Суворов, как всегда. выбрал наиболее короткий путь и двинулся в Швей¬царию по горным тропинкам. Неукротимый духом се¬мидесятилетний полководец провел армию через Аль-пы, сломив сопротивление французских войск, разбил их боях и успешно завершил кампанию. Горный поход Суворова многократно увековечен в русском искусстве. Первым это сделал Державин. Его ода «На переход Альпийских гор», написанная в ноябре - декабре 1799 года, основана на точных исторических фактах. Материалом поэту служили донесения Суворова, печатавшиеся в «Прибавлениях» к газете «Санкт-Петербургские ведомости».

Державин, выразив свою радость по поводу того, что ему вновь довелось говорить о славе Суворова, ставит себя на место участника похода и мощной кистью рисует картины альпийской природы и препят¬ствия, которые приходилось преодолевать суворов¬ским богатырям.

С большой верностью говорит он о единении Су¬ворова с войском, о том, что, выступая в поход, пол¬ководец постарался довести боевую задачу до каждого солдата, обеспечив сознательное выполнение своих приказаний. Эта черта военной педагогики Суворова была присуща ему, как никому другому из русских военачальников XVIII века.

Идет в веселии геройском

И тихим манием руки,

Повелевая сильным войском,

Сзывает вкруг себя полки.

«Друзья, - он говорит, - известно,

Что Россам мужество совместно;

Но нет теперь надежды вам,

Кто вере, чести друг неложно,

Умреть иль победить здесь должно». -

«Умрем!»-клик вторит по горам.

Упоминание о чести имеет тут особый смысл. В представлении дворянского общества XVIII века понятие чести было свойственно только дворянам. Крепостные крестьяне, из которых рекрутировалась армия, якобы служили из страха, по обязанности, но честь мог защищать только офицер-дворянин. Мысль об этом содержится даже в рассуждениях Милона, выведенного в «Недоросле» Фонвизина.

За несколько дней до кончины Суворов спросил у Державина: «Какую же ты мне напишешь эпитафию?» - «По-моему, много слов не нужно, - отвечал Державин, - довольно сказать: «Здесь лежит Суворов». - «Помилуй бог, как хорошо! - произнес герой с живостью». Суворов был похоронен в Александро-Невской лавре в церкви Благовещения. Эпитафия, сочиненная Державиным, до сего времени сохранилась на могильной плите. Своей простотой и краткостью она резко выделяется среда других надгробных надписей, пространных и напыщенных, с длинным перечнем титулов и наград.

Стихотворение «Снегирь» было создано, по словам самого Державина, при следующих обстоятельствах. «У автора в клетке был снегирь, выученный петь одно колено военного марша; когда автор по преставлении своего героя (т. е. Суворова.) возвратился в дом, то услыша, что сия птичка поет военную песню, написал сию оду в память столь славного мужа».

История написания этого стихотворения, рассказанная самим Державиным в «Объяснениях…», давно стала ещё одной литературной легендой. Обратимся к каноническому тексту «Снегиря»:

Что ты заводишь песню военну,

Флейте подобно, милый снегирь?

С кем мы пойдем войной на гиену?

Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?

Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?

Северны громы в гробе лежат.

Кто перед ратью будет, пылая,

Ездить на кляче, грызть сухари;

В стуже и в зное меч закаляя,

Спать на соломе, бдеть до зари;

Тысячи воинств, стен и затворов

С горстью россиян все побеждать?

Быть везде первым в мужестве строгом;

Шутками зависть, злобу штыком,

Рок низлагать молитвой и Богом,

Скиптры давая, зваться рабом;

Доблестей быв страдалец единых,

Жить для царей, себя изнурять?

Нет теперь мужа в свете столь славна:

Полно петь песню военну, снегирь!

Бранна музыка днесь не забавна,

Слышен отвсюду томный вой лир;

Львиного сердца, крыльев орлиных

Нет уже с нами! – что воевать?

Это стихотворение – лучший поэтический памятник великому Суворову. Державину здесь удалось создать почти обыденный и тем еще более трогательный образ умершего героя. Поэт использовал в «Снегире» приёмы, выработанные в русской анакреонтике, но сломал традицию, сделав анакреонтику не шуточной, а трагической. Стихотворение заслужило признание читателей двух веков: оно вошло во все учебники стиховедения и антологии русской поэзии. Державинский снегирь прытко перелетел и в поэзию Двадцатого века. Форму «Снегиря» в наше время попытался повторить И. А. Бродский в стихотворении «На смерть Жукова».

С кем мы пойдем войной на гиену? – Гиена –зверь, здесь разумеется враг против которой Суворов был послан.

Суворов, по обыкновению своему был неприхотлив в кушаньи и часто едал сухари; в стуже и в зной без всякого покрова так, как бы себя закаливал подобно стали; спал на соломе или на сене, вставал на заре, а когда надо было еще делать ночные экспедиции на неприятеля, то сам кричал петухом, чтобы показать, что скоро заря и что надо идти на марш; а в приказах своих отдавал, чтоб по первому крику петухов выступали. Он предводительствовал небольшим числом войск, и горстью россиян побеждал превосходное число неприятелей.

Быть везде первым в мужестве строгом. –Несмотря на известность в общении он был одинаков со всеми: и с солдатом и с генералом. Своей славой не гордился. Перед смертью, когда случился разговор о Наполеоне при нем, и когда называли его великим полководцем, то он слабым голосом сказал: «Тот не велик еще, кого таковым почитают».

Рок низлагать молитвой и Богом. – Он весьма был благочестивый человек и совершенно во всех своих делах уповал на Бога, почитая, что счастие не от кого другого происходит, как свыше».

Хотя Державин и называет «Снегиря» одой, но это слово утрачивает у него свой жанровый смысл. Высокую гражданскую тему Державин воплощает в форму глубоко личного, интимного произведения, вследствие чего в стихотворение вводятся подробности частной жизни поэта. Вот он, Державин, вернулся домой под гнетущим впечатлением от кончины. Суворова. А веселый снегирь встречает его, как всегда, военным маршем. Но как не подходит этот марш к скорбному настроению поэта! И именно поэтому Державин начинает свое стихотворение мягким укором:

Что ты заводишь песню военну

Флейте подобно, милый снегирь? [Ш,. 283].

Сравнение голоса снегиря с флейтой не случайно: в XVIII в. флейта была одним из основных инструментов военного оркестра, и флейтист часто шел впереди воинской части. В победно-патриотических одах поэты не стремились обрисовать образ воспеваемого ими полководца. Традиционные уподобления «Марсу», «Орлу» стирали индивидуальный облик героя. В стихотворении «Снегирь» Державин поставил перед собой принципиально иную задачу. Он пытался создать неповторимый облик своего покойного друга, излагая подробности его жизни. Державина не смущает соседство в его стихотворении слов «вождь», «богатырь» с такими словами, как «кляча», «солома», «сухарь». Он руководствовался не отвлеченными признаками жанра, а фактам самой действительности. «Суворов, - писал он в «Объяснениях», -воюя в Италии, в жаркие дам ездил в одной рубашке перед войском на казачьей лошади или кляче... был неприхотлив в кушаньи часто едал сухари; в стуже и в зное... себя закаливал подобно стали, спал на соломе или на сене, вставал на заре...» Замечателен эпитет «быстрый» («быстрый Суворов»), передающий и живой, стремительный характер полководца, и его молниеносные, неожиданные для врага, решения, примером которых может послужить знаменитый переход через Альпы. Не скрыл Державин и печального положения своего, героя в самодержавной России: «Скиптры давая, зваться рабом» . В этих словах - горькая ирония над участью русских полководцев, судьба которых полностью зависела от милости или гнева монарха. Гонения на Суворова со стороны Павла I - яркий тому пример.

Особого внимания заслуживает метрика «Снегиря». Вместо канонической десятистишной строфы, которую закрепил за одой Ломоносов, Державин пользуется шестистишной, им самим придуманной строфой. Первые четыре стиха имеют перекрестную рифмовку, два последних - рифмуются с аналогичными стихами следующей строфы. Вместо обычного для оды четырехстопного ямба в «Снегире» - четырехстопный дактиль. Полные дактилические стопы чередуются с усеченными. После второй, усеченной стопы образуется пауза, придающая речи поэта взволнованный характер.

Оды Анакреона, действительные и приписываемые ему, переводили и «перелагали» почти все русские поэты XVIII в. Одно из последних изданий лирики Анакреона, где были представлены и греческий текст и переводы, было осуществлено в 1794 г. близким приятелем Державина - Н. А. Львовым. Видимо, не без влияния Львова и сам Державин в 1804 г. издал сборник под названием «Анакреонтические песни». В нем были представлены переводы и «подражания» одам Анакреона, такие, как «Богатство», «Купидон», «Кузнечик», «Хмель», «Венерин суд» и ряд других. Однако большую часть стихотворений, вошедших в книгу, представляли оригинальные произведения Державина, написанные в анакреонтическом духе.

Анакреонтические стихи создавались Державиным в основном во второй половине 90х годов XVIII в., когда поэт, прошедший долгий служебный путь, исполненный взлетов и падений, начинал понимать ненужность и бесплодность своего административного рвения. Все чаще и чаще приходила мысль об уходе на покой от утомительной и неблагодарной государственной деятельности. На этой биографической основе выстраиваются в анакреонтике Державина два противоположных друг другу мира: официальный, правительственный, враждебный поэту и домашний, спокойный, дающий обширный материал для его поэзии. Устанавливается своеобразное соотношение ценностей, почитаемых в каждом из этих миров. Утомительной службе при дворе противостоит покой, зависимости от прихотей и капризов двора - свободе человека, служебной иерархии - дружеские отношения, зависти и карьеризму - любовь и согласие с близкими людьми. Наиболее четко эти контрасты наблюдаются в таких стихотворениях, как «Дар», «К лире», «К самому себе», «Желание», «Свобода».

В стихотворении «К самому себе» Державин пишет:

Что мне, что мне суетиться

Вьючить бремя должностей,

Если мир за то бранится,

Что иду прямой стезей?

Но я тем коль бесполезен,

Что горяч и в правде чёрт, -

Музам, женщинам любезен

Может пылкий быть Эрот.

Стану ныне с ним водиться,

Сладко есть, и пить, и спать;

Лучше, лучше мне лениться,

Чем злодеев наживать (С. 273).

В стихотворении «К лире» Державин обращается к вопросу, поднятому еще Ломоносовым в «Разговорес Анакреоном»: что следует воспевать - любовь или славу героев? Ломоносов, как известно, отдавал безоговорочное предпочтение героической поэзии. И Державин вслед за Ломоносовым вначале воспевал современных ему героев: Румянцева-Задунайского, Суворова-Рымникского, но оба полководца оказались в немилости у царей, и судьбу их уже не изменит его похвала. Следовательно, решает поэт, лучше от героической поэзии перейти к любовной:

Так не надо звучных строев».

Переладим струны вновь:

Петь откажемся героев,

А начнем мы петь любовь (С. 255).

Обращение Державина к анакреонтике диктовалось также и особенностями его характера. Он любил жизнь и ее радости, был большим хлебосолом, умел восхищаться женской красотой. Образ жизнелюбивого старца характерен для ряда произведений державинского сборника - «Приношение красавицам», «Люси», «Анакреон у печки», «Венец бессмертия». В анакреонтической лирике Державина отражаются события...и факты из личной жизни поэта. Героями его стихотворений становятся близкие ему люди - его жена Дарья Алексеевна, которую он называет то Дашенькой, то Миленой; ее родственницы, сестры Бакунины - Параша и Варюша, дочь поэта Львова - Лиза. Все это придает стихам Державина интимность, задушевность.

Любовь, воспеваемая Державиным, носит откровенно эротический характер. Это земное, плотское чувство, переживаемое легко, весело, шутливо, как удовольствие, человеку самой природой. Интимному, камерному содержанию «Анакреонтических песен» соответствует их форма. В отличие от одического словесного изобилия здесь господствует краткость, лаконизм. Некоторые стихотворения - «Желание», «Люси», «Портрет Варюши» - состоят из восьми стихов. Своеобразны и мифологические образы сборника. Они представлены не державными божествами похвальных и военных од - Зевсом, Марсом, Нептуном, а образами, более легкомысленного, эротического характера - Амуром (Эротом, Купидоном), Венерой, нимфами, грациями. По тому же принципу отобраны и «славянские» божества: Лель, Знич, Зимстрела, которые должны были придать сборнику национальный колорит.

«Песни» Державина, наряду с одами Хераскова и Карамзина, знаменовали собой важный этап в истории русской поэзии, когда от переводов и переложений од Анакреона был сделан переход к собственной, отечественной анакреонтической поэзии. Дальнейшим шагом в этом направлении явилась «легкая поэзия» Батюшкова и молодого Пушкина.

1). Трагедии Сумарокова «Дмитрий Самозванец».

Наиболее сильно тираноборческие мотивы звучали в тр. «Дмитрий Самозванец» (1771). Более острое социально-политическое звучание, сюжетно-композиционное построение подчинено выяснению проблемы отнош. царской власти к подданным и подданных к этой власти. В центре трагедий - монарх, облеченный властью, его подданных, часто подд. - двое влюбленных, но любовь эта нежелательна, она осуждена законом чести и долга. Обычно в основе трагедийной коллизии - нарушение долга монархом, кот. не может управлять своими страстями и становится тираном по отношению к подданным. Герои делятся на + и -,они раскрываются в основном в своих монологах. «Дмитрий Самозванец ». С. заговорил о злодеях на троне. Сюжет почти революционный - второстепенные персонажи произносят речи о правах народа и обязанностях государей. В трагедии звучит тема насильственного свержения тирана народом. Сюжет основывается на недалеком прошлом России, Россия начала 17в. С. Изменяет фактам только в любовной интриге: Ксения – дочь Шуйского и невеста князя Галицкого. Конфликт – в противоречии между абстрактным идеалом государя и монархом-тираном, охваченным пагубными страстями. Дм.Сам. нарис. только черной краской, и уже в нач. тр. ощущ. неизбежность кары, кот. должна постичь злодея. Он исполнен презрения к России и хочет подчинить ее власти католического Рима, он полон жестокости и самодурства. Дм. Открывает в первой сцене Пармену свой замысел: оставить жену и жениться на Ксении. Дм. Не признает законов, считая царску волю выше всяких законов: «Перед царем должна быть истина бессловна, Не истина – царь, - я; закон – монарша власть, А предписание закона царска власть». С. Осуждает Д. за безразличие к народу. Устами Пармена высказ. С. свой взгляд на монархич.правление, заявляя, что личные достоинства являются основными в монархе. В тр. «тирану», «варвару», «злодею» противостоят положительные герои, выражающие свои благородные чувства в отвлеченных рассуждениях. Это Пармен, князь Галицкий, Ксения. Они произносят речи, каким д.б. монарх. Однако свержение тирана восставшим народом (дворянами) означало лишь замену царя-тирана просвещенным монархом.